Виктор Топоров - Приключения 1990 Страница 18

Меня устроит все — лишь бы благополучно... Мы скрываемся в извилистом переулке, но сзади взвывает сирена, в спину упирается свет фар и властный голос гремит из динамика:

— Водитель автомобиля номер ноль пять — тридцать два... Я мертвею от страха. С детства боюсь милиции. Даже когда сталкиваюсь с ней по вопросам прописки, и то не по себе... А тут ощущаю себя пойманной рецидивисткой, не меньше.

— Уйдем, — говорит Вова беспечно — и стонет от досады: переулок пересечен канавой.

Свет фар сзади приближается, становясь нестерпимым.

— Ну вот что, — гася фонари, решает он. — Сейчас у тебя будет разминка перед спектаклем. Мини-сценка. Мы — влюбленные. Понимаешь?

Он обнимает меня, я — машинально его, и мы целуемся. Расплывчато, в зеркальце, я вижу остановившуюся рядом машину, фигуру милиционера, пригнувшись, вглядывающегося в салон... Фигура стоит, смущенно переминаясь... Затем слышится шум мотора, и машина ГАИ отруливает назад, уезжая.

Мы целуемся. Теперь я уже понимаю, что мы целуемся, и, самое ужасное, сознаю, что в поцелуе партнера по мини-сценке что-то уж очень мало от театрального...

Я вырываюсь, говорю какие-то слова и с диким кавардаком мыслей в голове бегу к театру. Одна мысль, правда, достаточно отчетлива. И безумна. Он мне... нравится. И это, по-моему, совершенно ни к чему!

Игорь Егоров

С маман я договорился сердечно и четко: сто рублей в месяц на жратву и стирку я даю, остальное мое. Та, простодушно ориентируясь на мою зарплату, просила вдвое меньше, но я проявил благородство, так что родители остались довольны. И папаня, расчувствовавшись, что ли, сказал, что как ударник в состоянии купить списанную из такси «Волгу» и считает, что «Победу» мне пора сменить на более приличный и современный аппарат. Я не протестовал. Единственное, родителей смущавшее, — мой новый гардероб, приобретенный через порочные связи Михаила. Гардероб включал в себя джинсы «Ли», замшевый лапсердак, три рубахи явно капиталистического производства и также сундук типа «президент». Откуда, и что, и на какие средства — я отмалчивался, хотя честнейший папаша, опутанный подозрениями, порывался прочесть мне нотацию. Но не удалось: я пребывал в режиме крайней занятости и домой прикатывал где-то за полночь. В частности, я задался глупейшей, но неотвязной идейкой: во что бы то ни стало познакомиться с актрисой. Каким образом осуществить эту затею, было пока неясно. Встретить возле театра, сказать, что питаю чувства, и предложить руку и сердце — вариант идеалистический. В чем-то помочь? Но в чем? Заинтересовать своей личностью инженера из Госстраха? Но у нее не было машины. Это я знал. Знал и всякое разное: адрес, что замужем, муж — артист, симпатичный малый, но жуткий позер и бездарь, по-моему, — два фильма смотрел с его делами... тьфу! Ну и все, больше не знал ничего. Жила моя возлюбленная недалече — в пятнадцати минутах спортивной ходьбы, и ночью, на сон грядущий, в порядке оздоровительного моциона, я приходил под ее окна или слонялся в подъезде по заплеванным лестничным клеткам, замирая у той двери, за которой — она... Возвращался, погруженный в печаль, поздно, а однажды что-то нашло — полночи там прошатался, аж внутренности промерзли, как у мороженой курицы. Коньяком отогревал. В общем, ситуация была безрадостной. Горе сплошное. И, как понимаю, в этих блужданиях и тупых мыслях под ее окнами заключалась на данном этапе вся моя духовная жизнь. Что же касается материальных ценностей, создаваемых мною на пользу себе и без пользы обществу, дело шло. В конторе о левых доходах тактично замалчивалось — только не попадайся; иконы Олег выправил, а систему «туз бубей — Иван Иванович» мы разучили как таблицу умножения, хотя от теории к практике покуда не переходили. Мастерство Олега я оценил по достоинству после реставрации религиозной живописи. Из ничего, из черной, в пыль рассыпавшейся древесной трухи он воссоздал крепенькие, выгнутые дугой доски, сиявшие красками, лаком, будто только с конвейера. Подклеенные, подрисованные... Лепота!

Доски, перебинтованные туалетной бумагой, легко уместились в просторном чреве портфеля «президент».

Тайное свидание с иностранным представителем готовил Михаил. Встречу после некоторых колебаний решено было провести в гостинице, куда под шумок мы попали, примкнув к составу какой-то делегации.

Скажу по-честному: когда я отправлялся на это рандеву, то предварительно объелся валерьянки и от мыслей, что в любой момент нас могут застукать на этакой аферище, потел интенсивнее, чем в бане, хотя мороз выдался зверский, а делегацию мы караулили час.

В гостинице несколько успокоился. Посмотрел на себя в зеркало, пока гардеробщица бегала за номерком, — ничего прибарахлился: замшевый пиджачок, «бабочка», очки с золотистыми стеклами...

— К лифту! — шепнул Мишка и стукнул меня «президентом» под зад. — Кр-расавчик! — Изысканностью манер он, стервец, не отличался никогда.

Коридор на восьмом этаже был узкий и темный. Тишина, ни единой души. Мишка хотел встать «на стреме» прямо тут, но, конечно, это было глупо и в его, дурака, стиле — ведь каждый смекнет, что он не из здешних, а так примут еще за жулика какого — поди отопрись... Этого мы не рассчитали. Пришлось Михаилу до конца операции скрыться в туалете — по счастью, располагался тот рядом и как пункт наблюдения за обстановкой извне нас устраивал.

Я стукнул в нужную дверь. Руки у меня были противно влажные. Хотелось домой, хотелось выпить на кухне чайку вприкуску с папашиной проповедью...

Дверь открылась. На меня уставился лысый очкастый тип лет сорока: маленький, верткий, в потертых джинсах с бахромой и в футболке, на босых ногах тапочки типа турецких — с загнутыми мысками, бородища лопатой, вообще волос на его физиономии было значительно больше, чем на голове.

— Мистер Кэмпбэлл? — спросил я с английским акцентом.

— Да, да... — Он высунул нос в коридор, шваркнул глазом в обе стороны и, убедившись, что коридор пуст, пропустил меня в комнату. Номерок был вполне сносный. Тахта, торшер, коврик, ваза с какими-то корявыми, голыми сучьями — икебана, что ли? — и два кресла столь завлекательной формы, что меня сразу же потянуло усесться в одно из них.

— Я... от нашего знакомого, — сказал я и как-то невольно закряхтел.

— Да-да, я знай... — Глазки у него невинно опустились. Чувствовалось, нервничал он не меньше моего — все время дергал себя за пальцы, и они у него мерзко хрустели.

— Э... — Я покосился на портфель.

— Открыть, давай показать, — сказал он торопливо. Я вытащил иконы, размотал бинты туалетной бумаги.