Георгий Холопов - Домик на Шуе Страница 18

— А если снаряд попадёт в землянку, — а он бьёт из тяжёлой, — так, думаете, живы останетесь?.. Такая дура легко разворотит и шесть накатов, а вы — землянка!.. Какие тут могут быть землянки, стоим в этих местах всего-то несколько дней.

Капитан поднял с пола белый самовар, осмотрел, цел ли он, перелил в него воду из пробитого осколком самовара, набрал углей в печи, и вскоре мы уже сидели за столом и пили чай, угощаясь скромным ужином, предложенным связным Львова.

Капитан был человек весёлый и жизнерадостный и смешил нас всякими забавными историями.

— Вот, — сказал он, вытащив из кармана портмоне. Видите дырку? Отходили из Петрозаводска, был бой, шальная пуля пробила брюки, пробила первую половину портмоне, продырявила все документы, деньги и осталась здесь лежать! — Он бережно вынул пулю и показал её нам. — Ведь как порой бывает в жизни! — Он спрятал пулю и из второй половины портмоне вытащил несколько фотографий. — А это дочка моя. Шалунья же, Мурзилка. Шестой годик ей пошёл, а видел раза три, не больше…

— А почему так? — спросил Огарков.

— А всё так! Всё с места на место колесишь! Я, други, все границы изъездил. Везде служил. Девятнадцать лет в погранвойсках, не шутка сказать. Всего повидал, а вот живой сижу среди вас. Ведь как порой бывает в жизни!.. В операцию против хунхузов был награждён золотыми часами. Жалко было носить, да носил. Часы штука нежная, но нужная. И вот уже в Таджикистане как-то ловили басмачей. Главный их, какой-то «святой», пошёл на меня с саблей. Я тоже выхватил свою, но прежде чем успел её занести, басмач ударил саблей, я отпарировал удар, он снова ударил, я вновь отпарировал, тогда он ударил в третий раз, полоснул меня по руке. И мог же ведь кисть отсечь, а нет, удар пришёлся по часам, он их разрубил пополам, только вот шрам остался. — Капитан расстегнул рукав и показал шрам.

— Да, вы счастливый человек, — сказал я. — Как мне пришлось наблюдать на войне, «счастливыми» всегда оказываются умелые, храбрые воины, «несчастными» — трусы и лентяи. Что — не так разве? — спросил я.

— Я же говорю, что со мной не пропадёте! — хитро подмигнул мне Львов.

— А вы, товарищ капитан, про мину расскажите, — улыбаясь, попросил связной.

— Не поверят, — махнул рукой Львов и налил себе третью чашку чая.

— Расскажите. Если поверили двум случаям, то поверим и третьему, — сказал я.

— Раз просите, тогда расскажу. Значит, был такой случай. Попали под миномётный обстрел. Кричу ребятам: «Ложись!» Поблизости как раз были вырыты какие-то ямы на скорую руку. Народ быстро попрятался в них, и я полез в одну яму. Сижу, пригнувшись, и переговариваюсь с комиссаром. Он сидит в соседней яме, шагах в пяти от меня. А фашисты всё стреляют и стреляют! Мин у них, видимо, пропасть какая. Ну, вскоре всё это надоело. Дня три не спал, и стало меня клонить ко сну. Задремал. Как долго дремал — не знаю, но вдруг у самого уха услышал дьявольский свист, открыл глаза и снова зажмурил: меж ног у меня в землю врезалась мина!..

— Интересный случай! — сказал Огарков, заёрзав на стуле, и, неизвестно чему, рассмеялся. Это иногда бывало с ним.

— А мне не до смеху было, товарищ лейтенант, — сказал Львов. — И не до раздумий! — Он сердито посмотрел на Огаркова.

— Что же вы сделали? Как же вы остались живы? — участливо спросил Огарков.

Львов широко улыбнулся, сказал:

— Я схватил проклятую мину за хвост и выбросил из ямы!

— И не разорвалась она? — затаив дыхание, спросил Огарков.

— Разорваться-то она разорвалась, но только шагах в сорока от меня. Счастлив я после этого или нет? — в упор спросил у нас капитан.

— Ну, при чём здесь «счастье»? — развёл я руками. — Вы обязаны вашей находчивости, смётке и храбрости…

В это время приоткрылась дверь, нас обдало морозным воздухом, и в комнату ввалился незнакомец, весь облепленный снегом.

— Нашел всё-таки нас! — с радостью воскликнул капитан Львов и встал из-за стола.

— На огонёк пришёл! Как, дьяволы, стреляют, а? — спросил вошедший.

— Ну, ну, раздевайся, садись. Выпей чайку! Небось, замёрз? И снег идёт?

Незнакомец был в ватной куртке, в шапке-ушанке, с трофейным бельгийским карабином за плечом. Подмышкой он держал скрипичный футляр. Был ли это пустой футляр или же в нём была скрипка, — это меня заинтересовало сразу же…

Капитан представил нам незнакомца:

— Мой начальник штаба — Гольдберг! Прошу любить и жаловать. Москвич. Скрипач. И довольно-таки известный скрипач! Под эту канонаду не одну вещь нам сыграет. Не так ли, Миша?

— Я же никогда не отказывался, товарищ капитан, — усталым голосом сказал скрипач. Распахнув ватную куртку, он сел за стол, положив скрипку на колени.

Львов налил ему чаю, достал из кармана сухарь.

Скрипач занимал всё моё внимание. Ему было лет двадцать пять, но выглядел он намного старше. Сутуловатый, обросший щетиной, с комками прилипшей земли на ватнике, он был похож на каменщика, на кого угодно, но только не на скрипача.

Львов, видя мое любопытство, сказал:

— Вот вам, товарищи журналисты, интересная судьба человека. В августе Гольдберг приехал на концерт в Ленинград, там узнал, что брат его тяжело ранен и лежит в госпитале в Петрозаводске, приехал к нему, здесь вступил в мой батальон и вот вместе с нами воюет! — Правда интересно?

— Очень даже. Так вместе со скрипкой и воюете? — обратился я к Гольдбергу.

Окунув сухарь в чашку, Гольдберг сказал:

— Положишь скрипку на землю, постреляешь, снова возьмёшь её в руки. Немного неудобно, но что же делать, надо воевать!

Он так бережно держал скрипку на коленях, что я спросил:

— Страдивариус?

— Страдивариус, не Страдивариус, но тысяч десять стоит. Но дело не в цене, конечно. Это правительственный подарок, потому и бесценно. Карьеру свою я с ним начинал.

Дверь вновь распахнулась, и на этот раз в комнату вместе со связным ввалился майор Тимин. Майор в руках держал полупудовый осколок снаряда.

Тимина мы все хорошо знали и были рады ему. Он был строен, молод, горяч и среди артиллеристов славился как замечательный командир. Говорили, что в недавнем прошлом он был актёром. Что-то актёрское и вправду было в его манерах. Левая бровь у него была седая, и он как-то особенно умел поднимать и шевелить ею. Если в разговоре кто вспоминал майора Тимина, то обязательно вспоминалась и его стрельчатая серебристая бровь.

Вот и сейчас он вскинул седую бровь, спросил:

— Есть ли у кого циркуль? В артиллерии кто-нибудь из вас что-нибудь смыслит? Вот осколок! Попробуйте определить калибр снаряда!

Он торжественно положил осколок на стол и сложил руки на груди.