Оксана Юрьева - Райские кущи. Шпионский роман Страница 19

– Лизонька, чего это с графом, он такой надутый выскочил от тебя, – удивленно произнесла вошедшая следом няня Пелагея и буквально столкнувшаяся с Андреем Николаевичем в дверях.

– Перемирие! – воскликнула Лиза, передергивая опекуна, – не слишком ли он много хочет, возомнил себя тут, – и, вздохнув, тихонько произнесла, – значит, сегодняшней ночью придется быть более осмотрительной.-

Глава 5

– Барыня, осторожно. Держитесь за руку.-

– Ой, Глаша, сейчас точно грохнусь, – зашлась тихим смехом Лиза, которая, держась за Глашину руку, осторожно спускалась по парадной лестнице. Свечу не зажигали, да и летняя ночь, пронизанная светом полной луны, была уж не такой непроглядной. В сумраке терялся танцевальный зал. Вышли через мраморную столовую, буфетную и узкий коридор для подачи блюд на кухню, бесшумно ступая ногами в лаптях, осторожно проходя по длинному помещению, стараясь не задеть кастрюли и сковородки, и выскочили в прозрачную ночь, тихонько посмеиваясь. Ночь Ивана Купала. Разве могла Лиза пропустить такое веселье. Каждый год с сельскими девками и парнями она водила хороводы вокруг костра, пела протяжные песни, прыгала через очищающий огонь. Кипела кровь предков, передавая из седых веков понимание глубины единения с этим лесом, рекой в теплой ночи, мерцающей лунной дорожкой, всего окружающего: шелестящего, шумящего, пищащего и вздыхающего порывом ветра, всего живого вокруг, когда-то в забытые времена обозначенное одним словом – «явь». Ох и заводит языческое веселье, пробуждая в душе древнее, непонятное, женское, пока глубоко спрятанное, освобождая от стального панциря светского лоска, разрывая путы памяти, выдавая наружу прочно спрятанное за веками цивилизации. Магию соприкосновения души человеческой – убогого, слабого существа с пронзительной глубиной вселенной, которая сливается четко слышимым в эту ночь шепотом далеких миров и близких видимых звезд с разбуженным пляшущими языками купальского костра, выбрасывающего искры в бездонную высь ночного неба, шестым чувством, усиливая магию и укрепляя связь любого, пусть неосознанно, но желающего слышать уже не шепот – крик всех миров, человек ты не слабое существо – ты наша полноценная часть. Нет, Лиза просто не могла пропустить такое. Пусть опекун грозил самыми страшными карами. Да и спит он уже в это время. А в такую ночь спать грешно, от нечистой силы караулиться надо, русалки свои хороводы водят в эту ночь, да и весело ведь юному существу, когда уже теплая ночь и является его основным соучастникам и хранителем всех проказ кипящих чувств рассвета жизни. Глаша надела на голову Лизы заранее сплетенный венок из различных трав с одуряющим запахом разнотравья, благоухающим посильнее любых парижских парфюмов.

– Давайте, барыня, я вам траву обережную на пояс приспособлю, – заботливо нагнулась Глаша, доставая из того же схрона среди кустов, откуда и был извлечен венок, приготовленные заранее травяные пучки.

Лиза, опустив голову, не скрывая нетерпения, перетаптываясь ногами в лаптях, наблюдала, как Глаша аккуратно прикрепила на красный витой шелковый поясок, обвивающий талию пучки зверобоя, полыни, крапивы. Длинная льняная сорочка – опять же Глашин подарок, с богатой вышивкой на груди, скрывала девичье тело с головы до пят, лишь небольшой разрез на шее, украшенный витой красной тесемочкой, чуть-чуть открывал шею. Волнистые пряди волос выбивались из небрежно заплетенной косы, падая, обрамляя, горящие огнем ожидания необузданного веселья щеки и опускались на плечи. В полумраке летней ночи, подсвеченной ликом полной луны, они с Глашей могли бы удивить любого заплутавшего путника, который, накладывая крестные знамения, непременно метнулся бы от девушек без оглядки, уверенный – повстречался он с нечистью у реки – русалками, вышедшими порезвиться среди берез. Так, тихонько посмеиваясь, переглядываясь, пройдя по мостику через рукотворный рукав реки, прорытый для питания каскада и фонтана, девушки, перебежав укатанную дорогу, посыпанную, отсвечивающим в свете луны белым песком, сбежали уже вниз, по склону за усадьбой, прямо к реке. Еще немного времени хода вдоль русла широкой реки, которая, направляла свое неторопливое движение к селу Вознесенскому, охватывая его полукольцом и дальше, спокойно и величаво, несла свои воды через дремучие леса, разрывая всепроникающей мощью вод скалы, направляя свой бег в одно из больших озер, питая дальше уже водами другой реки болота этих суровых мест. Огромный купальский костер был заметен издалека, ярким светом озаряя окрестности, бесконечной игрой своих пламенных сполохов даруя веселье и беззаботную, очищающую разум от былой скверны людских страстей, купальскую, незабываемую ночь. В ночные шорохи и тихие звуки врывался громкий звонкий смех и вскрики молодежи. Оживленная шуточная перепалка между девушками и парнями привычно продолжала древнюю традицию выбора своего возможного будущего спутника, пока так, не открыто, осторожно прокладывая себе дорогу звонким метким словом, веселым взглядом и вдруг зардевшимися от откровенного подмигивания, щеками. Опять заливисто громче всех визжала толстая Маняха, шебутная молодуха, оставшаяся вдовой всего через год после свадьбы, наверняка зажимаемая одним из деревенских. Лиза с Глашей, многозначительно переглядываясь и делая круглые глаза, подошли к реке, уверенно скинув плетеные лапти, босиком, ступили в ласково обнимающие ноги, нагретые дневным теплом, воды реки. Это был давний, придуманный ими и только их, общий ритуал – перед очищением огнем отдать дань водной стихии, помочить ноги в воде. Где уж это Лиза вычитала, а может в своей голове нашла, но каждый год, сколько себя помнили девушки, таки образом они пробирались к костру, шепча про себя, понятные только каждой из них слова посвящения хозяину здешних вод – водяному. Тихонько, стараясь не плеснуть, они ступали по песчаному дну, не замечаемые никем, защищенные тенью берега. Пройдя по воде, они вышли на берег, бросив тут же лапти. Босые ноги приятно касались мягкой травы. Природа, за день напоенная теплом летнего солнца, отдавала его ночи. Благоухание трав и запах реки смешивались, дурманя и кружа голову. Река поблескивала металлическим лунным светом, и языческий светлый праздник шел полным ходом. Лиза с Глашей вышли из тени, ступая на край освещенного костром круга. Заранее срубленная березка в полтора человеческих роста —«купала», заботливо украшенная девушками разноцветными лоскуточками, высилась недалеко от огромного купальского костра, а под березкой лежало соломенное чучело Ярилы, украшенное цветами и лентами

– А вот и мы, – выдала, смеясь, Глаша, – весело-то как у вас тут! —

– Погляньте-ка, наша ведьмочка пожаловала, – Маняха, отодвинув от себя крепкой рукой щуплого парня, до этого, как-то не очень уверенно прижимавшего ее за место, где предполагалась талия, поднялась с бревна у костра и, подбоченясь, встала напротив Лизы, -Лешего за спиной не привела, аль черта лысого? – оборачиваясь, крикнула Маняха в толпу молодежи, откуда послышались редкие смешки. Лиза даже несколько замешкалась, обычно встречали ее здесь более доброжелательно.

– Да будет тебе, Манях, – миролюбиво осадила молодуху Глаша, – не к тебе, чай, в гости зашли, пропусти уж. Твоего интереса нам точно не надобно, – уже с насмешкой добавила Глаша. И здесь раздался дружный хохот окружающих. Маняха, услышав за спиной смех и поняв, что продолжения темы не ожидается, лишь хмыкнула.

– Ладно, не боись, проходи, не тронем, – отходя в сторону, освобождая проход к костру, бросила она уже несколько успокоенная, но еще с явно не прошедшим пылом задиры. Но, как не крути, быть предметом потехи Маняхе тоже не хотелось. Она, молча, вернулась на бревно и резко прижала к себе щуплого парня.

«Хоть такой, да всё мужик под боком, не одиночка-вдовушка забытая», – читалось на лице Маняхи. Давняя эта была история – неприкрытая страсть Маняхи к Петру. Изводилась в девках сама, сохла по парню, ему прохода не давала, открыто ревновала чуть ли не ко всем девушкам села, а уж, как ревновала к молодой графине. Стала даже посмешищем, когда в наезды ее в село сидела под окнами старостовой избы, словно сторожевой пес. Та была частой гостьей в доме старосты общины. Сначала с отцом наведывалась, а потом и сама стала заезжать, причины к тому были, помимо дружбы с Глашей еще и дела серьезные с больницей и школой. А когда во время обсуждения на очередных сельских посиделках персоны графини, Петр не выдержал и высказал, всё что думал о Маняхе в совсем нелицеприятных для нее выражениях, выскочила замуж за первого посватавшегося к ней парня, благо родители Маняхи не бедствовали, и желающих привести в свой дом невесту с завидным приданым вполне хватало. Видимо одиночество подпирало пышущую здоровьем и женской энергией молодую вдову и опять вспомнилось, казалось, давно похороненное былое, вот и вскинулась по старой памяти на Лизу. Лиза сызмальства зналась с селянами, не кичась своим происхождением, но никто даже не пытался пересечь черту, разделявшую их и ее круг, а уж Петр вообще был ее тайным ангелом-хранителем. Лиза, конечно, понимала, почему ее никто не трогает из деревенских, ведь в лесах она не была защищена ни от кого, ни от лихих людей, и залетных и местных, в окрестных деревнях тоже не святые ангелы жили и что, кому в голову стукнет при виде одинокой молодой девушки, пусть даже графини… впрочем, их Лиза не опасалась, уходя в леса с кольтом за поясом, ни от косых взглядов сельских кумушек, совсем не одобряющих ее мотания по окрестным лесам в поисках им не понятно чего и при случайных встречах с нескрываемым недоверием и настороженностью, смотрящих ей вслед. Бабы, страшная сила, та еще необузданная стихия, решат, что ведьма, в чем, им только самим понятном, виновата: засуха или, наоборот, от дождей урожай погнил, куры дохнуть стали или вообще померещится что-либо – жди лиха, все село взбаламутят и мужики им не управа, соберутся, да суд скорый и решат, и неизвестно, как это решение обернется, потрепанным будешь – легко отделаешься, останешься ли вообще жив после бабьего суда. А тут масла в огонь Лизина неукротимая тяга ко всему на ее взгляд прогрессивному, что мода, что достижения техники. Стараясь с юношеским максимализмом, в блаженной уверенности, что, если это так интересно ей, значит это должно быть интересно и другим, а значит необходимо привнести и показать это новое в селе, приобщить, тем самым, своих крестьян к европейскому прогрессу. Все ее устремления лишь пугали и настораживали местных кумушек еще больше, заставляя креститься и охать, нагнетая еще больше сплетен, то ли графиня с самим дьяволом сблизилась, то ли просто умом поехала и блаженненькой стала. Бабы, конечно, были за первый, а вот здравомыслящие мужики-селяне склонялись более ко второму варианту. Здесь и срабатывал авторитет ее сельского ангела-хранителя. Петр был негласным вожаком деревенской разбитной молодежи, и крепкий кулак у носа моментально обрывал любые попытки пацанов, да и парней по-старше, а красноречивый взгляд, наполненный непрошибаемым холодом, подобным образом действовал и на девчат с острым язычком, когда он жестко пресекал любые попытки сельчан потешаться над Лизой при ее обычном появлении в мужском одеянии в селе или, вот как совсем недавно, в чихающей дымом, извергающимся через узкую небольшую трубу, но самодвижущейся коляске, которая застряла, потом, на дороге, среди поля ржи и которую пришлось Петру тащить в усадьбу, впрягая под это дело своего мерина. А за обзывание Лизы ведьмой он и кумушке любой в ответе мог форы дать.