Виктор Вучетич - Искатель. 1976. Выпуск №6 Страница 19

— Некогда! — бросил Федор, пытаясь сунуть ногу в голенище. — Чего туда насовали? — Он стащил сапог, залез в него рукой и вытащил пластмассовую кеглю и шар. — От дьяволята.

— А я игрушки искала! Вон Васятка куда их засунул. Ты, а, Васятка?

Вопрос был праздным, говорить Васятка еще не умел, но с радостью потянулся к ярким вещицам.

— Черт те что, — вдалбливая ногу, обернутую портянкой, в сапог, бормотал Федор. — Надо и второй проверить…

— Можешь ты толком объяснить? — рассердилась Мария Ивановна. За последние годы фигура высокой женщины расплылась, и теперь Федор рядом с ней казался маленьким и узкоплечим. — Что ты ей наговорил? Коль на верную смерть решилась…

— Ну, говорю же, шуганул! Чтоб и духу ее около Сергуньки не было.

— И это она из-за твоей-то брани на порог пошла?

— Ты, Марья, о Сергуньке подумай! Как она такое мальцу доверила? Зверь, а не баба.

— За Сергуньку не боюсь. Он святой еще — всякому слову верит. Даже твоему дурному. «Шуганул»… Медведей тебе шуговать, да и то один разозлился, бока тебе намял. А тут малец да непутевая. — И тут же без перехода: — Не колотись ты, Федя. Поиграет бабенка, да и к берегу, на камушек. Кому придет в голову кончать жизнь на пороге… — протянула она вослед Федору, который надел наконец сапоги и, схватив с вешалки ватник, опрометью бросился к реке. Она поблескивала меж редких деревьев неподалеку от кордона.

— Бензин-то! Мало в баке! — кричала вдогонку мужу Мария Ивановна. — Говорила вчера — заправь!

Федор отмахнулся и опрометью, минуя спуск, спрыгнул с высокого берега на прибрежный песок, вскочил в лодку и оттолкнул посудину. Мотор послушно забил частой дробью.

Развернув моторку и выведя ее на стрежень реки, Федор ясно представил себе, что он должен сделать для спасения Пичугиной. Он настигнет ее неподалеку от начала порога, на широком плесе, где течение еще невелико, обгонит берестянку и, ошвартовавшись к ней, возьмет Пичугину к себе на борт. Зимогоров прикинул время и решил, что так оно и будет, если… Но вот это-то «если» его и смутило. Однако не сразу. Ведь если Сергунька успел добежать до поселка, рассказать обо всем случившемся Семену Васильевичу, и тот, может быть, не сразу сообразил, как предупредить несчастье, то прошло уже не менее сорока минут. Возможно, Семен Васильевич и не спросил Сергуньку, откуда именно, с какого места пошла эта Лариса на порог. Добро бы от заводи, где они с Сергунькой построили шалаш и сделали берестянку.

«Тоже мне речники, — досадливо поморщился Федор. — Ну она ладно. Она за себя в ответе. А коли Сергунька отправился бы в такое путешествие? Мальчонка запросто мог не рассчитать своих силенок. Пошел бы в берестянке в заводь перед порогом и то ли подошел близко к горлу порога, то ли попал бы в сильную струю — и не справился с течением. Сергунька мог отправиться в плавание и без ведома Ларисы этой Анатольевны. И погиб бы сам! Запросто!»

Нет уж, такого Федор и в мыслях допустить не мог. Подумать — и то оторопь берет. Сколько раз говорил он Марье: «Следи покрепче за Сергунькой». Это за Васяткой особого пригляда не требуется. Мал еще. Самое большее — нос, споткнувшись, расшибет. А за Сергунькой нужен глаз да глаз. У Марьи же все наоборот. Шляется Сергунька один-одинешенек по тайге, по берегу — ей и горя мало, лишь бы глаза не мозолил. Сколько раз спрашивал Федор у жены: знает ли она, чем Сергунька занимается? Она ж одно: «Здесь, около, шляется; крикну — прибежит». Являлся. А про шалаш и берестянку молчок. Ну, шалаш — ладно. Но лодка во владении мальчишки — забава опасная. Хуже ружья.

Змей повадился бить. Он: «Зачем?» А мать: «Смелее будет». Смелее-то смелее, да не ровен час…

Поздно обретя семью, Федор относился к первенцу с особой, суеверной любовью. Сорок лет за плечами — не двадцать, и будь у него на то время, не отходил бы от Сергуньки, а тут за двоих работать приходилось — и за егеря и за охотоведа. С год обещали нового прислать, да не шлют и с Марьи обязанностей не снимают. Вот и кололись. Зарплата ей идет, значит, и дело не бросишь. Деньги — они тоже сами собой с неба не сыплются, намотаешься по тайге ой-ей…

Зато семья!

Придешь, думаешь, и дух вон, а ребятенки медвежатами облепят. Марья чарку поднесет, так усталость только что тяжестью в пятках ноет. Васятка свое лепечет, Сергунька своими находками хвастает: то про малинник ему неведомый, то про корягу, на олененка похожую, а тут днями женьшень приволок. Граммов на десять. Не следовало бы его пока вырывать, лишь бы место отметить. Пусть бы еще подрос. Да ведь понять мальчонку можно. Взрослый и тот, поди, не удержался бы. Ведь и слава — сам нашел! А не сам? Так вот Лариса-то и помогла. Она и нашла небось непотерянное. Везет. Только Сергунька про Ларису молчок.

Действительно, не знал сын ничего о женьшене. Корни — те видел. Ягоды же и листья — нет. И нашел. Непременно Ларисин подарок. Но про нее самое молчок. Научила мальчишку хитрости, увертливости. Это как болезнь — к каждому запросто пристанет. Не водилось раньше за Сергунькой такого. Вправду святой, как Мария говорит, был: что в голове, то и на языке. Нынче, похоже, не то. Да не «похоже», точно. Вон сколько тайн развелось! Тоже мне — старатель-корневщик.

Тайны в мальчишеской душе что взрывчатка, настоящая мина: и неведомо для самого парнишки, когда взорвется…

Про шалаш-то он вроде говорил мне что-то. Говорил… Эка невидаль. Значит, поставил его Сергунька до встречи с Ларисой. Значит, вот когда тайна начало взяла!

Не хотел Сергунька говорить, что с Ларисой подружился. Слышал, дома не очень-то хорошо о ней говорят. А куда в доме от детей денешься? Обо всем на кухне за перегородкой не переговорить. Она ж этакой тихоней прикидывается, да втихаря с одного вола семь шкур содрать хочет. Однако как ей были рады поначалу. Потому что вроде бы с ее переходом якобы сама экспедиция, ее геологи, клад-руду нашли.

Да ну ее! Бывал я у геологов в партиях. Вечером так полаются, ну, думаешь, враги навек, ножей в руках не хватает. А утром в один маршрут идут. И хоть бы что.

Похоже, нервы эти у Пичугиной соскочили. Ничего, перед порогом придет в себя. Как увидит, что вода, будто кривое зеркало, прогнулась и тихо так валится, словно в преисподнюю, — очухается. К бережку подастся. За тихость порог Змеиным и назван. Это потом он в ущелье за поворотом грохочет, а вползает туда тихонько, исподволь.

Коварная штука, порог.

«Горный»-то — усеченное название, укоренившееся и официально закрепленное на географических картах, а полное — Горное-Перевалочное. По узкой пятикилометровой перемычке — низине — у основания речной петли издавна перетаскивали охотники-промысловики свой нехитрый скарб, плоскодонки и баты, чтоб идти в верховья, в таежные дебри, богатые пушным и мясным зверем, обратно возвращаясь с добычей. За долгие-долгие годы смельчаки не раз пытались одолеть Змеиный порог сверху вниз на лодках, плотах, да только губили души. В память о погибших и в назидание будущим охочим удальцам на скальной плите у выхода из порога писали, кто чем мог, имена сгинувших без следа, а те, которых нашли, изловили в реке, покоились под вечными лиственничными крестами неподалеку от горла Змеиного. Волоком перетаскивали посудины и первые геологи. А потом охотничьи бригады и экспедиции, партии геологов стали забрасывать в глубинку вертолетами.