И Ковтун - Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I Страница 19

— А-а, — обрадовался Аскольд, — значит, и вы перелетная птица?

— Как видите. — Самборский встал, одернул пиджак и спросил: — Конечно, не завтракали? Так, может, в ресторан пойдем?

Аскольд покорно и радостно согласился. Шагая позади статной фигуры своего нового товарища, который так неожиданно и бескорыстно спас его, Аскольд с присущей ему искренностью и легкомыслием окончательно решил, что молодой журналист парень свойский, в доску, и вообще прекрасный человек всесоюзного масштаба.

В ресторане Самборский занял уютный уголок и, взяв в руки меню и карту вин, лукаво спросил Аскольда:

— Вы как, перед завтраком по рюмочке коньячку, а? Я грешным делом того… немного, иногда. Согласны?

Аскольд согласился.

— Бутылку сараджевского, — компетентно бросил Самборский официанту, — лимон с сахаром.

Аскольд никогда не пил коньяка и поэтому с радостью согласился выпить, и грех было отказаться — ведь он всеми силами старался показать, что тоже не лыком шит.

До сих пор он, когда случалось выпивать с товарищами, чаще всего глушил пиво и мог выпить солидное количество бутылок; поэтому, чокнувшись с Самборским, он едва не задохнулся от крепкого напитка.

После второй рюмки он уже умудрился так наловчиться, что жидкость клубочком исчезала в горле, а ломтик подсахаренного лимона приятно освежал рот.

После третьей Самборский лукаво спросил:

— И не жаль вам было оставлять русую дивчину?

Вопрос приятно поразил и вместе с тем наполнил его уже затуманенную алкоголем голову легкой печалью, и он, вздохнув, наклонился к товарищу, чтобы поведать о своем горе и радости.

Самборский налил ему и себе по рюмке. Аскольд залихватски выпил, и этот, недавно совсем незнакомый человек, показался ему вдруг таким близким и родным, что и вымолвить трудно; пьяно, сразу перейдя на «ты», он нежно обратился к журналисту:

— Эх, Павлик, первый раз в жизни так влюбился. И ты пойми, сегодня в Загс должны были пойти, и пошли бы, если бы не телеграмма от дяди. Погоди-ка, ты не знаешь, кто у меня дядя — дядя, братец, у меня большой человек, известный, слыхал о профессоре Горском, том, который в 1918 году объявил в прессе, что он большевик? О! Так понимаешь, вчера вечером — соловьи поют, воздух пахнет, любовь грудь распирает, вот мы и решили пожениться. Как пришел домой — бац! телеграмма и деньги — «приезжай немедленно» и т. д. А я эти экспедиции так люблю, как… Нет, сравнения не найду. Мучился, мучился, не выдержал. А ты бы выдержал — не куда-нибудь, а за Азиатским аэролитом, знаменитым, легендарным небесным камнем, за тысячи километров, в непроходимые таежные дебри, где не ступала нога белого человека, а? Ты бы не поехал?

Аскольд выпил еще рюмку и мутными скорбными глазами уставился на друга. Тот, качая в знак согласия головой, искренне сочувствовал. И гладкое, красивое лицо Павла лицо стало Аскольду еще милее, еще ближе. Он наклонился к нему и вдруг умоляюще вскричал:

— Павлушка, знаешь что, прости меня, зебру полосатую, знаешь, поехали со мной. Ну что тебе? Бери задание от редакции и кати! Мы же вдвоем горы свернем, тайгу переломаем. Ну? Поехали? Никто не будет против. Я тебе такую аттестацию для дяди дам, ну! Дядя — это же человек! Павлушечка, едем? Амба, едем, и не говори, ты писать будешь, а я буду снимать! Иди, я тебя обниму. Ну дай хоть руку пожму!

Он окончательно опьянел и положил голову на руки. Самборский, заплатив за завтрак, взял его легонько под локоть и повел в купе. Аскольд покорно шел и лишь тихо бормотал себе под нос:

— Факт — едем! Решено и подписано. Ты будешь писать, я буду снимать… Горы сворачивать будем и тайгу ломать. Ей-богу, ломать. Подъедем к кедру столетнему, как наляжем, хрясь и нету! Накажи меня Рабкрин, ломать!

— Значит, Аскольд, ровно в три у меня — обед, до тех пор я любой ценой выбиваю командировку, деньги и айда в советские джунгли. А если что случится — звони 21–23. Пока!

— Пока!

Друзья простились и с Курского вокзала двинулись в разные стороны. Самборский домой и в редакцию, Аскольд в «Метрополь».

За пятнадцать минут молодой оператор на таксомоторе добрался до гостиницы. Извлек аппарат, чемоданчик и стал неподвижно на тротуаре, дав волю невеселым мыслям.

Эх, Аскольд, Аскольд, ты все же самый что ни на есть классический образец легкомыслия и неблагодарности! Крутую ты заварил кашу. Ну вот, скажем, заходишь ты в гостиницу, встречаешь дядю, здороваешься и так далее. Дядя суетится, радуется, вечером экспедиция отправляется в путь, а ты тогда несмело:

— Видите ли, дядя, тут такая история, я не один.

— Как не один?

— Да со мной товарищ еще, журналист такой хороший, Самборский, я ему предложил присоединиться к экспедиции.

— Ты предложил?

— Гм, я.

— А меня ты спросил?

— Гм, нет.

— Так кто же, по-твоему, глава и начальник экспедиции — ты или я?

Аскольд представил, как нахмурится доброе лицо дяди, как встопорщатся густые с проседью брови и усы, и беспомощно вздохнул. «Дурачина, и что же ты скажешь в ответ?» Неприятное чувство стыда охватило Аскольда.

— Да, действительно, каша крутая, и как же в глаза Павлу смотреть, если дядя категорически откажется принять его в состав экспедиции, потому как не так-то это просто: сел и поехал. Эх, черт возьми, историйка!

Павел (прекрасный, учтивый, умный Павел) непременно решит: «Трепло, болтун, брехло».

— Ну и дурак же, — подумал вслух Аскольд и, еще раз глубоко и безнадежно вздохнув, побрел, как на казнь, к двери гостиницы.

— Извините, пожалуйста, какие номера занимает экспедиция профессора Горского? — обратился оператор к швейцару. — Я участник экспедиции — оператор, только что прибыл из Харькова.

Швейцар важно осмотрел поверх очков Аскольда, прищурился, будто что-то вспоминая и, помолчав, безразлично ответил:

— Профессора Горского, стало быть, нет, вы опоздали. Вчера экспедиция выехала из Москвы.

По спине Аскольда поползла холодная волна и он удивленно раскрыл глаза.

— Как же так, а я?! — беспомощно и наивно спросил он швейцара.

Тот усмехнулся и пожал плечами:

— Кто его знает, как хотите. Да здесь вам письмо оставлено, кажется.

Аскольд хищно схватил рыженький конверт, впопыхах разодрал и нетерпеливо уставил глаза в мелко написанные знакомым почерком строки.

«Аскольд!

Нам пришлось отправиться без тебя, так как возможности ждать больше нет. Если приедешь в Москву и будешь располагать силами и желанием — немедленно выезжай вслед за нами. Если согласен догонять, телеграфируй на ст. Тайшет на имя экспедиции, в Кежме мы будем ждать тебя один день.