Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов] Страница 19

9 марта 1961 года, когда в Звездном городке у Гагариных отмечали 27-летие Юры, Королев на Байконуре преподнес ему поистине королевский подарок: новый “Восток” стартовал в космос с собакой Чернушкой и антропометрическим манекеном, в груди, животе и ногах которого были закреплены клетки с крысами, мышами, препараты с культурой живой ткани и микроорганизмов. Американцы в газетах называли этот “Восток” “Ноевым ковчегом”. Полет прошел без замечаний, корабль благополучно приземлился через 115 минут. И все-таки Королев решает, что нужно провести еще один пуск, еще раз убедиться, что процесс “обкатки” и “доводки” окончен, что космический корабль надежен. Последний пуск — “генеральную репетицию” — Королев назначает на 25 марта. Решено было пригласить на этот запуск “шестерку” космонавтов.

Космодром поразил их. Огромное пространство монтажно-испытательного корпуса, ракета, лежащая в могучих объятиях установщика, циклопический стартовый комплекс с пропастью пламеотводного канала — все это казалось чем-то фантастическим, но вместе с тем, делало будущий полет более реальным, и они чувствовали, что уже не месяцы, а недели или даже дни отделяют их от первого старта человека в космос.

— С каким-то смешанным чувством благоговения и восхищения смотрел я на гигантское сооружение, подобно башне возвышающееся на космодроме, — вспоминал Гагарин. — Вокруг него хлопотали люди, выглядевшие совсем маленькими. С интересом я наблюдал за их последними приготовлениями к старту.

И раздался грохот, раздирающий небеса, и излился свет, затмевающий солнце…

Манекен “Иван Иванович”, собака Звездочка и другие биообъекты, совершив кругосветное путешествие, целыми и невредимыми вернулись на Землю. 28 марта в конференц-зале президиума Академии наук вице-президент Александр Васильевич Топчиев провел пресс-конференцию по результатам исследований на пяти кораблях-спутниках. Приехало много советских и иностранных журналистов. Толкаясь и мешая друг другу, все усердно фотографировали Чернушку и Звездочку, тихо повизгивающих в горячем свете перекалок. В первом ряду сидели Гагарин, Титов и другие космонавты. На них никто не обращал внимания.

Благополучное приземление последнего “Востока” означало, что экспериментальный период подготовки к полету человека в космос завершен. Королев в Москве доложил о результатах всех испытаний. 3 апреля было принято решение правительства о запуске в космос пилотируемого корабля. В тот же день в 16.00 Cергей Павлович вылетел на Байконур. Счет пошел уже на дни, на часы.

К этому времени из состава “шестерки” явно выделялись лидеры: Гагарин и Титов. В окончательном выборе первого космонавта вряд ли решающее значение имела степень его профессиональной готовности, поскольку вся “шестерка” доказала на экзаменах, что корабль они знают. Физическое состояние также уравнивало всех кандидатов. Нужно было учесть другие факторы. Первый космонавт должен был в какой-то степени олицетворять эпоху, быть символом его времени и его Родины. Объясняя выбор Юры, Герман Титов правильно пишет: “Есть что-то символическое в жизненном пути и биографии Гагарина. Это — частичка биографии нашей страны. Сын крестьянина, переживший страшные дни фашистской оккупации. Ученик ремесленного училища. Рабочий. Студент. Курсант аэроклуба. Летчик. Этой дорогой прошли тысячи и тысячи сверстников Юрия. Это дорога нашего поколения…”

Евгений Анатольевич Карпов рассказывал:

— Фотографии Юры и Германа я отвез в Центральный Комитет партии Ивану Дмитриевичу Сербину. Он показывал их членам Президиума ЦК КПСС. Потом позвонил и сказал: “Оба парня отличные! Выбирайте сами…”

— После запуска Звездочки я подумал, что первым полетит Гагарин, — вспоминает Валерий Быковский. — Он первым сдавал экзамены, на него примеряли скафандр, кресло, подгоняли привязные ремни. Правда, они с Германом были очень похожи по телосложению, разве что Юра чуть плотнее, но все-таки по каким-то мелким штрихам, например, по тому, как спрашивали его, что он любит, а что нет, когда готовили тубы с питанием, по тому, как обращались к нему Карпов, Каманин, можно было судить, что Юра скорее всего будет первым…

— Впервые я почувствовал, что полетит первым Гагарин, перед отлетом на космодром, — вспоминает Герман Титов. — Мы ездили тогда в Москву, на Ленинские горы, потом на Красную площадь, к Мавзолею. И я заметил, что фотокорреспонденты и кинооператоры больше других снимают Юру. И подумал: “Значит, все-таки Юра…” Хотя ничего еще не было решено, и я, конечно, надеялся, что первый полет могут доверить и мне…

В Звездном состоялось партийное собрание. На повестке дня — один вопрос: “Как я готов выполнить приказ Родины”. Слово взял Гагарин.

— Приближается день нашего старта, — сказал он. — Этот полет будет началом нового этапа нашей работы. Я очень рад и горжусь тем, что попал в первую группу. Я не жалел своих сил и стараний, чтобы быть в числе передовых. Заверяю, что и впредь не пожалею ни сил, ни труда и не посчитаюсь ни с чем, чтобы выполнить задание партии и правительства. На выполнение предстоящего полета мы идем с чистой душой и большим желанием выполнить это задание как положено…

В начале апреля все космонавты, не входившие в “шестерку”, вылетели на НИПы — наземные измерительные пункты, расположенные по всей стране. Утром 5 апреля шестеро улетели на космодром.

“Странное дело, когда решалась его судьба о переводе в Звездный, в отряд так называемых испытателей, он волновался и переживал значительно больше, — вспоминает Валентина Ивановна Гагарина. — А тут был спокоен, хотя и немножко рассеян.

— Береги девчонок, Валюша, — сказал он тихо и вдруг как-то очень по-доброму посмотрел на меня.

Я поняла, что все уже предрешено и отвратить этого нельзя… В ту ночь мы говорили о разном и не могли наговориться… Утром он еще раз осмотрел свои вещи — не забыл ли что? — щелкнул замком своего маленького чемоданчика… Юра поцеловал девочек. Крепко обнял меня… Я вдруг почувствовала какую-то слабость и торопливо заговорила:

— Пожалуйста, будь внимателен, не горячись, помни о нас…

И еще что-то несвязное; что — сейчас трудно вспомнить. Юра успокаивал:

— Все будет хорошо, не волнуйся…

И тут меня словно обожгло. Не знаю, как это получилось, но я спросила о том, о чем, наверно, не должна была спрашивать тогда:

— Кто?

— Может быть, я, а может, и кто-нибудь другой…

— Когда?

Он на секунду задержался с ответом. Всего на секунду:

— Четырнадцатого.

Это я уже потом поняла, что он назвал это число только для того, чтобы я не волновалась и не ждала в канун действительной даты”.