Андрей Козырев - Космос Крым. Повести Страница 2

Классно ведь, правда? Хорошо? Во-о-т, и я так же думаю. А летим мы на фестиваль в Коктебель. Мы бы и у вас в Феодосии остановились, на квартире, да ездить, говорят, далековато… Что? Вы и так нас у себя разместить не можете? Ничего, ничего… Дайте я лучше вам ещё почитаю…

Эта декламация длилась всё время, пока мы летели.

После прилета мы снова взяли такси в аэропорту. Высокие цены на такси в Крыму, однако, – 100 км за десять тысяч рублей проехали. И то едва таксиста уговорили… Причудливый он был мужик. Всю дорогу расспрашивал нас о литературе (оказалось, что Даша ничего не знает о Волошине, я один отвечал на его вопросы). В промежутках между высокоучеными беседами таксист спел «для двух поэтов» песню о себе самом (собственного сочинения), накормил нас в придорожном кафе (за наш счет, разумеется), сам поел, сводил нас к местному монастырю, показал, где монашки по ночам купаются. В общем, культурная программа была весьма разнообразной. Самым же ярким впечатлением моим стал тот обнаружившийся по приезде в гостиницу факт, что бесплатное такси от отеля ждало нас всю ночь в аэропорту.

Обилие впечатлений вдохновило меня, и фонтан словесного творчества, находившийся у меня во рту, прорвало. Самым натуральным образом. ещё бы – битый час ночью в тряском «жигулёнке» по горам прыгать… Что поделаешь – естество такое.

Еще в такси я сразил водителя фразой: «Водитель должен любить свою машину, как женщину, но не должен ездить на женщине, как на машине». Он эти слова записал на бумажке. А вид первого коктебельца, шедшего навстречу нашему авто, вдохновил меня на экспромт:

Когда человек знает,Что движет звёздами,Ему всё равно,Есть на нём штаныИли нет.

В гостинице, глядя на мирно дремлющий персонал, я сложил ещё один верлибрик:

Коктебель – это город,Который невозможно завоевать.Нельзя поставить на колениТого, кто живёт,Лёжа на боку!

Всё-таки атмосфера здесь, в Крыму, для творчества хорошая.

День третий. Град светлый

Рано утром, пока Даша безмятежно похрапывала в номере, я совершил первую прогулку по городу. Коктебель был подобен книжке с яркими картинками, которые невозможно забыть. Так, у входа в город сидело трое нищих с табличками: «Нищий», «Настоящий нищий», «Реально настоящий нищий». Вот так бы сделать в Союзе писателей…

Проходя по набережной, я наткнулся на классический образец черноморского джентльмена: парень лет двадцати пяти шел по улице в черном пиджаке, брюках, белой рубашке и шляпе, но – босиком. В руке он нес старые кеды. Увидев меня, юноша манерно поклонился до земли и прозмеил: «Здрас-сь-те!» Видимо, почувствовал во мне приезжего. Я и сам вскоре научился мгновенно отличать местных жителей от отдыхающих – по взгляду: у туристов он – бессмысленно торжествующий, а у коктебельцев – нагло выпрашивающий.

В центре я долго глядел на столовую с интригующим названием «Кафе Икс» и рекламным слоганом на вывеске: «Заиксуй у нас!» Посмеявшись вдоволь, я решил перекусить здесь. Для этого потребовались украинские гривны. Я спросил у прохожего, где здесь банкоматы. «Да на каждом углу!» – воскликнул он. Это было правдой: банкоматы находились на каждом из трех углов треугольного в плане города, и дойти до них было трудновато. Но я все-таки раздобыл гривен и купил себе и Даше на завтрак большую пиццу с морепродуктами. В целом утро удалось.

Формула Крыма

Море – это бывшее небо,

сброшенное на землю

за излишнюю синеву.

Синие леса на склонах гор —

это бывшее небо,

упавшее семенами дождя

и проросшее сквозь землю.

Облака в вышине —

это бывшее небо,

сгустившееся, как мороженое.

И человек здесь —

это тоже бескрайнее небо,

еле-еле поместившееся

в теле обезьяны.

Вечером состоялось торжественное открытие фестиваля. Я пришел на него один, оставив Дашу в гостинце и накупив ей еды: не хотел, чтобы меня заметили на открытии с чужой женой, непонятным мне самому образом ко мне прибившейся. Но Даша каким-то образом сама нашла дорогу к Волошинскому дому. Я заметил её присутствие не сразу, а только тогда, когда во время исполнения музыкантами «Гностического гимна Деве Марии» за спиной у меня послышался шёпот: «Боже мой, что за галиматья!» Из гостей фестиваля такое могла сказать только Даша, в жизни не прочитавшая ни строчки из Волошина.

После открытия фестиваля был назначен банкет. Мне удалось занять место за столом напротив моего тёзки, знаменитого Андрея Критова. Я воспользовался этим шансом, чтобы завязать знакомство. И завязал. Крепче Гордиева узла. С помощью развязавшегося языка. За 15 минут я произнес для Критова десятка три тостов, при этом Критов пил знаменитый местный коньяк, а я – вишневый сок, по цвету от коньяка не отличавшийся. Я предполагал, что таким образом сохраню над собой контроль, и меня весьма удивило то, что после тостов мне с трудом удалось встать на ноги. Более того, в голове раздавался какой-то странный шум, и мне хотелось обнять весь мир. По причине необъятности последнего обнял я только какую-то черноволосую красотку, сидевшую рядом. И только после этого, как порядочный мужчина, спросил, как её зовут. Оказалось – Яна. «И меня, как янычары, покорили Яны чары», – вспомнил я строки одного омского поэта. Прокричал их на весь ресторан. Помню, что Яне это вроде бы понравилось… Больше не помню ничего. Утром, проснувшись в своем гостиничном номере, я нашел у себя в постели листок со стихами, написанными, по-видимому, ночью:

КОКТЕБЕЛЬСКИЙ НОКТЮРН

1В тёплом море тлеетЗвездопадаль. Дикий виноградЖмется к стенам, словно писатель,Возвращающийся с пирушки.Ветер —Ангел, посланный в адИ изгнанный оттудаЗа дурное поведение —Придавлен к городу небосклоном.

Одиночество звенит,Как цикада, в летней траве. ФонариПодмигивают звездам. И хрустальный воздухРазбит на осколки человеческимГолосом.

Настает ночь. Ночь признаний,Ночь воспоминаний о жизни.Это – время, когда душа раскрывает всеВ ней потаенное. Говори. Говори обо всем,Что ты знал, чувствовал и пережил – и неважно,Услышит ли тебя кто-то.Говори – с пустотой. Говори в пустоту.Говори правду.Там она будет услышана,Ибо в пустоте – еёРодина.2Ночь размывает очертания предметовПод ногами. И время,Подобно колесу обозрения,Поднимает меня над простором прошлого,И я могу обозревать с высоты лета его противоречивыйЛандшафт: сначала – сухие степи детства, солончаки, пустыня,Где ещё почти нет людей, красок, голосов;Чуть южнее – буйные леса юности, сады, парки,Дворцы вельмож, ныне пришедшие в запустение; а ещёДальше —Горы, скалистые и высокие, еле заселенныеЧувствами. Такова карта жизни,С высоты полета памяти увиденная.

Эта панорама воспоминаний и зовётся в просторечииЧеловеком. Бог создал человека не из глины,А из воспоминаний. Что мы помним —Тем и живем. Ибо человек —Это память,В плоть облечённая.3Говори, память. Говори —Обо всём на свете. О пустяках. Например,О жизни и смерти. О любви. О злобе,Ещё более безответной, чем любовь.О навязчивости света.О прозрачности тьмы. О воспоминаниях,В которых люди барахтаются,Как в воде, не умея плавать.О волнах прошлого,Набегающих на берег настоящего, уносящихНакопившийся за день мусор и оставляющихРаковины, пену и соль.Соль,Которой всякая жертва осолится.Соль,Которая обжигает кожу земли.Соль,Которая ночью блестит ярче далеких и неподвижныхЗвёзд.4Говори.Ночь признанийЛучше Люмьера прокрутит перед глазамиСтаринную плёнку, именуемую жизнью.Вот садовник поливает цветы, а мальчишкаНаступает на шланг; вот поезд,Приближающийся к вокзалу, распугиваетЗрителей синематографа. Вечные сюжеты,Вечные черно-белые картиныПервой встречи юности и старости,Техники и человека, иллюзииИ реальности; прошлогоИ настоящего. Приезжай снова,Как сто лет назад, старый поездВоспоминания; я больше не испугаюсь тебя.5Что наши жизни,Жизни человеческие? Только створкиНекоей одушевлённой раковины,Тёмною волной разбитые.Мы уже не можем звучать,И между нами уже не зародитсяЖемчужина. Но нас может подобратьБродящий по песку ребенок,Забытый родителями, или заплутавший в мирозданииНеприкаянный ангел.

Счастье не вернется к нам,Как бумеранг, бьющий по голове каждого,Кто запускает его в пространство —По-видимому, в отместкуЗа нарушение покоя. Счастье не возвращается,Ибо оно недостаточно криво, чтобы летатьПо кругу. Но и для смертиЭтот маленький космос слишком груб.Соль не сходит с губОмываемого приливом берега. АнгелБродит босиком по пляжу,Всматриваясь в даль. НочьМедленно перетекает с небаВ море.6Седина полыниСеребрится около дома,Где жил поэт. Тёмная волнаПамяти опьянена неизбывноГоречью песка, песчинок человеческих,Пересыпающихся на побережьеЖизни моей. На побережье,На границе счастьяИ пустыни человеческой,Как и тысячелетия назад,Возвышается ночь.Ночь – собор всей твари,Ночь – единение прошлого и настоящего,Ночь воспоминаний,

Чаша,До конца мною испитая.

М-да. Стихи, найденные в постели, как правило, интереснее найденных в архиве. Жалко только, что я их нашел, а не Яну. Что ж, такова сексуальная ориентация многих поэтов – любить стихи и спать с книжками. А я – ещё и библиотекарь. Что уж тут поделаешь…