Джек Лондон - Как аргонавты в старину… Страница 2

— Вконец рехнулся, — поделился своим мнением Уильям с остальными весьма явственным презрительным шепотом.

— Похвально ли так говорить с отцом? — мягко упрекнул его старик Таруотер. — Мой отец выбил бы из меня дурь тяжелым вальком, вздумай я этак поговорить с ним.

— Но ведь ты же вправду рехнулся, отец, — начал Уильям.

— Сдается мне, что ты прав, сынок. Ну а мой отец был в полном рассудке, и он бы так и сделал…

— Начитался старик журнальной дребедени о тех, кто богатеет после сорока лет, — продолжала насмехаться Энни.

— Почему бы и нет, дочка? — спросил он. — И почему бы человеку не добиться счастья даже после семидесяти лет? Мне только в этом году исполнилось семьдесят лет. Пожалуй, и мне бы повезло, только бы добраться до Клондайка.

— Никогда ты туда не доберешься, — отрезала Мэри.

— Ну, коли так, — вздохнул он, — пойду-ка я лучше в постель.

Старик встал с места, высокий, сухопарый, костистый и корявый, как старый дуб, — прекрасная развалина человека. Косматые волосы и усы были не седы, а белы как снег; пучки белых волос торчали на суставах костлявых пальцев. Он двинулся к двери, отворил ее, вздохнул и остановился, глядя через плечо на детей.

— А все-таки, — жалобно пробормотал он, — до чего чешутся у меня пятки — сил моих нет!

На следующее утро, задолго до того как домашние его проснулись, старик Таруотер при свете фонаря накормил и запряг лошадей, сварил и съел свой завтрак и был уже далеко в Таруотерской долине по пути к Кельтервилу, когда в доме началась жизнь. Были две необычайные особенности в этой обычной поездке, которую он проделал тысячу и сорок раз с тех пор, как заключил договор с почтой. Во-первых, он не продолжал пути на Кельтервил, а свернул по большой дороге на юг, к Санта-Роса. Во-вторых, еще замечательнее было то, что в ногах у него лежало что-то, завернутое в бумагу. Это была его единственная приличная черная пара, которую, по намекам Мэри, он давно должен был бы перестать носить — не потому, что она была поношена, а потому, как он догадывался, что в ней вполне возможно будет похоронить его.

В Санта-Роса он тотчас же продал эту пару в лавке подержанного платья за два с половиной доллара. От того же обходительного лавочника он получил четыре доллара за обручальное кольцо покойной жены. Лошади с фургоном пошли за семьдесят пять долларов, хотя наличными он получил всего двадцать пять. Случайно повстречавшись на улице с Алтоном Грэнджером, которому он никогда не напоминал о десяти долларах, данных Алтону в долг в семьдесят четвертом году, намекнул о долге, и тот мигом заплатил. Оказалось также, что местный пьяница, которого Таруотер много раз угощал в лучшие дни, каким-то невероятным чудом оказался при деньгах и дал ему взаймы доллар. И старик отбыл с вечерним поездом в Сан-Франциско.

Дней двенадцать спустя, с парусиновым мешком, с одеялами и старым платьем, он высадился на берег Дайэ в самый разгар клондайкской горячки. Берег был похож на сумасшедший дом. Грудами был навален багаж, около десяти тысяч тонн, и тысяч двадцать человек растаскивали его и спорили из-за него. Доставка багажа индейцами-носильщиками через Чилкут к озеру Линдерман поднялась с шестнадцати центов до тридцати за фунт, что равнялось шестистам долларов за тонну. Суровая зима была не за горами. Все это знали, и все знали, что из двадцати тысяч человек весьма немногие проберутся через ущелье; большинство останется зимовать и дожидаться весенней оттепели.

Таков был берег, к которому причалил старый Джон Таруотер. Через отмель и вверх по дороге пустился он к Чилкуту, мурлыкая свою старую песенку, как старый дедушка Язон. Никаких забот о багаже он не знал, так как никакого багажа у него не было. Ночь он провел на равнине, в пяти милях выше Дайэ, в том месте, откуда начинается переправа на челноках. Река Дайэ — бурный горный поток — вырывалась из темного ущелья.

И здесь-то рано утром случилось Таруотеру увидать маленького человека, весом фунтов в сто, ковыляющего по бревенчатым мосткам, с привязанным к спине мешком муки фунтов в сто, а может быть, и больше. Таруотер увидел, как этот человек сорвался с бревна и упал вниз головой в маленький водоворот, фута в два глубины, где преспокойно принялся тонуть. Не то чтобы ему была охота умирать, но мука на спине весила столько же, сколько он сам, и не давала ему подняться.

— Спасибо, старик, — сказал он Таруотеру, когда тот вытащил его из воды на берег.

В то время как человек расшнуровывал обувь и выливал воду, они разговорились. А потом малыш вытащил золотой в десять долларов и предложил своему спасителю.

Старик Таруотер отрицательно покачал головой и повел плечами от холода, так как промок, стоя по колено в ледяной воде.

— Но я не отказался бы закусить с вами по-товарищески.

— Не завтракали? — спросил с любопытством человек, который сказал, что его зовут Энсоном и что ему сорок лет.

— Ничего еще во рту не было, — ответил Джон Таруотер.

— А снаряжение где? Послали вперед?

— Нет снаряжения.

— Думаете закупить провизию на той стороне?

— У меня нет ни одного доллара на покупку, дружище. Да это неважно, а вот выпить бы чего-нибудь горячего!

В Энсоновском бивуаке, четверть мили дальше, Таруотер увидел стройного рыжего малого, лет тридцати, изрыгавшего проклятья над костром из сырого ивняка. Его представили Таруотеру под именем Чарльза, причем он тотчас же перенес всю свою злобу и хмурые взгляды на старика; но тот добродушно стал разводить огонь, воспользовавшись резким утренним ветерком, чтобы усилить тягу, и вскоре огонь запылал при меньшем количестве дыма. Тут подоспел третий член компании, Билл Вильсон, или, как они его звали, Большой Билл, с грузом в сто сорок фунтов, и Чарльз подал товарищам весьма скудный, по мнению Таруотера, завтрак. Маисовая каша оказалась наполовину сырой и подгоревшей, сало превратилось в уголь, а кофе похож был на что угодно, но не на кофе.

Наскоро покончив с завтраком, трое компаньонов взяли пустые мешки и отправились вниз по тропе за остатками своего багажа, на место последней стоянки, за милю отсюда. А старику Таруотеру нашлась работа в бивуаке. Он перемыл посуду, натаскал сухого хвороста, починил разорванный мешок, отточил кухонный нож и топор, упаковал кирки и лопаты в удобный для пути сверток.

Во время завтрака он был поражен тем особенным уважением, которое Энсон и Большой Билл оказывали Чарльзу. Воспользовавшись удобной минутой, когда Энсон отдыхал, притащив еще сотню фунтов груза, Таруотер спросил осторожно о причине такого отношения.

— Видите ли, в чем дело, — пояснил Энсон. — Мы разделили обязанности. У каждого из нас своя специальность. Я, например, плотник. Когда мы дойдем до озера Линдерман, срубим деревья и распилим их на доски, я буду заведовать постройкой лодки. Большой Билл — дровосек и рудокоп, стало быть, ему придется распоряжаться рубкой леса и работами на приисках. Большая часть нашего багажа впереди. Мы совсем было разорились на индейцев-носильщиков, чтобы доставить багаж на вершину Чилкута. Наш товарищ уже там. Он переправляет багаж вниз на ту сторону. Его имя Ливерпул. Он моряк. Когда лодка будет готова, ему придется управлять ею во время переправы через озеро и через пороги до самого Клондайка.