Гюнтер Хофе - Мерси, камарад! Страница 2

— Альтдерфер — член партии? Я этого не знал!

— Он один из тех, кто держит нос по ветру. Коричневую рубашку он надел, чтобы сделать карьеру. Убеждений у него нет и в помине. Ему лишь бы приобщиться к власти. Его положение как юриста предоставляло ему для этого все возможности. Так из угодливого мелкого бюргера с честолюбивыми мечтами при соответствующей ситуации вырастает беззастенчивый нацист. — Все это Генгенбах проговорил, не скрывая горькой досады.

— Оставь ты этого Альтдерфера в покое, — стараясь несколько унять Генгенбаха, проговорил Тиль и наполнил бокалы вином. — Такие типы, как он, имеются везде. Давай лучше танцевать.

Генгенбах согласно кивнул:

— Мы и так все время танцуем на вулкане.

Они выпили и направились к Эйзельту.

— Людвиг, сделай мне приятное, слышишь? — И Тиль подмигнул пианисту.

— Решил покрутиться с сероглазой блондинкой?

— Я не прочь это сделать, чтобы она не досталась Старику.

— Это его здорово заденет, — усмехнулся пианист.

Не успел Альтдерфер пригласить девушку на танец, как Тиль подошел к ней и, не спросив разрешения, а только галантно поклонившись, увел танцевать. Танцуя, он наблюдал за ней. Казалось, она была довольна тем, что ее партнером был он, а не Альтдерфер… Уголком глаза он косился и на командира дивизиона, прекрасно понимая, что ему, Тилю, этот номер даром не пройдет.

— Из-за вашей особы в этом зале разгорелось настоящее соперничество, — сказал Тиль блондинке.

— Остальные наши девушки танцуют нисколько не меньше. И потом, почему бы хоть раз не повеселиться как следует и позабыть обо всем? В жизни так много неприятностей.

— Вы абсолютно правы. Мы здесь танцуем и флиртуем, а в это время на Восточном фронте гибнут люди.

Мартина внимательно посмотрела на своего партнера.

— Вы были на Восточном фронте? — спросила она.

Тиль почувствовал, что покраснел, и это разозлило его. Через месяц ему исполнится двадцать семь лет, а он иногда ведет себя как мальчишка. «Чего доброго, она еще подумает, что я решил похвастаться перед ней своим фронтовым опытом или геройством», — мелькнула в голове мысль, вслух же он произнес:

— Извините меня, пожалуйста, это у меня просто случайно вырвалось. Не придавайте этому значения.

— Мой брат тоже два года провоевал на Восточном фронте. Сейчас он где-то здесь, во Франции. Я представляю, какое настроение там у наших солдат.

— Ну и разговор во время танго! — заметил Тиль. — Те, кто этого попробовал, хотят об этом поскорее забыть. Лучше давайте вот так скользить по паркету и думать, что мы находимся на каком-нибудь острове в южных морях, — добавил Тиль и подумал, не слишком ли крепко он обхватил малышку, — ему не хотелось быть грубым. Он сделал несколько сложных фигур, партнерша послушно подчинялась его воле.

— Я думаю, есть разница, когда человек хвастается пережитым или когда он хочет освободиться от чего-то, пытается оправдаться.

Тиль был удивлен сочувствием девушки, однако старался не показать своего волнения.

— На том острове, где мы с вами находимся, слишком душно. Не выйти ли нам подышать свежим воздухом? — предложил он.

Девушка согласно кивнула и вышла из круга танцующих. Тиль даже споткнулся, чувствуя на своей спине пронзительный взгляд Альтдерфера.

— Все в порядке, господин лейтенант? — спросил Тиля шофер Эрвин Зеехазе, невысокий широкоплечий крепыш, стоявший возле двери, которая вела на террасу. Белки его голубых глаз, казалось, спорили с соломенно-светлыми волосами.

— Все в порядке, Зеехазе, — ответил Тиль, сопровождая девушку в парк.

Дул довольно резкий ветер, было свежо. Луна скрылась за черными тучами. Над морем блистали молнии. Первые крупные капли дождя разбивались о мозаичные плиты дорожки. Глухо гремел гром.

— Пойдемте ко мне. У меня комната с лоджией, оттуда очень хорошо любоваться природой. Свежего воздуха там в избытке, да и выпить чего-нибудь найдется, — предложил Тиль девушке, опасаясь в то же время, что она откажется от его предложения и он останется один.

— Только ненадолго, — просто согласилась Мартина.

«А я-то думал… — мелькнуло у Хинриха в голове. — По свисту летящего снаряда могу безошибочно определить его калибр, довольно точно могу угадать характер человека, а намерения этой девушки в серой юбке и блузке с накладными карманами не сумел угадать».

— Разрешите, я пойду первым?

В полутемном коридоре, пол которого был застлан ковровой дорожкой, стояли какие-то бюсты, висело оружие. Лейтенанту все это было хорошо знакомо и уже не удивляло его. Он оглянулся — Мартина без колебаний шла за ним. Будь сейчас на ней шелковое платье с длинным шлейфом, ее вполне можно было бы принять за молодую хозяйку этого замка.

— Вот мы и пришли. Сейчас я зажгу свет.

Тиль открыл какую-то дверь и, проскользнув в комнату перед остановившейся девушкой, спустил на окно штору затемнения. Капли дождя настойчиво барабанили по оконному стеклу.

Лицо Мартины, освещенное светом лампы, казалось бледным. Лейтенант Тиль подошел к двери и закрыл ее.

Радиотехник Ганс Рорбек, парень с узким лицом и светлыми волосами, выпил только один бокал вина. В порядке исключения его и гауптвахтмайстера тоже пригласили на офицерскую вечеринку. Рорбек пытался отказаться, но Альтдерфер потребовал, чтобы они оба обязательно были на вечере, возможно потому, что он считал их своего рода высокопоставленными ординарцами. Рорбек злился на то, что вахтмайстер беззастенчиво целовал его партнершу, как будто он уже офицер и ему можно не стесняться.

«Сейчас как раз полночь, — подумал Рорбек, — волны на море так расходились. В час должен прийти автобус, он отвезет девушек обратно в Нарбонн. Вот гроза пройдет, поброжу в парке».

За окном раздавались один за другим удары грома. Стрелы молний были видны даже через опущенные шторы. Шел сильный дождь.

Рорбек не спеша подошел к роялю.

— Господин обер-лейтенант, сыграйте еще что-нибудь, а то все перепьются…

Людвиг отсутствующим взглядом посмотрел на радиотехника, затем на офицеров и их дам, державших в руках бокалы, и снова ударил по клавишам.

В эту ночь, может быть потому, что приходилось играть то, что ему было противно, Эйзельт особенно остро чувствовал свою отчужденность от всех. В родительском доме его воспитывали в католическом духе, а он стал фашистом, сменив мифы старого мира на мифы двадцатого столетия. Церковь он совсем забыл, а вера все-таки сохранилась где-то в закоулках его души и давала о себе знать каждый раз, когда он садился к органу и играл Баха. Бога он променял на фюрера, однако начиная с сорок первого года не только прошедшее, но и настоящее все сильнее разъедалось сомнениями.