Алексей Очкин - Искатель. 1966. Выпуск №1 Страница 2

Дымов, потер на лбу шишку, приказал сержанту Кухте накормить пацана. «Еще приказывает! — подумал мальчишка и презрительно сплюнул. — Тоже мне командир!»

— Заправься кашей, повеселей будет, — протянул сержант котелок мальчишке, но тот даже не обернулся.

— Как звать-то?

Сколько ни подступались бойцы к парню, он ни в какую: котелок не берет, имени своего не говорит и сидит, словно никого нет рядом. Нелюдимыш. В глазах — такое, что прямо тоска пробирает…

Самый старший из солдат, горбоносый и костлявый усач Черношейкин, когда разгибался в полный рост, то чуть не упирался в крышу вагона. Сейчас он сидел складным ножом на нижних нарах. Черношейкин сделал всем знак: «Не троньте мальчишку!» — пробрался к двери и, примостившись рядом с мальцом, спустил длинные ноги наружу, свернул цигарку и протянул ему кисет:

— Куришь?

Тот отрицательно мотнул головой. Ободренный таким началом, усач, попыхивая цигаркой, отметил:

— Ну и молодец! А я вот сызмальства баловался, так отец меня вожжами протаскивал.

— То-то, гляжу, что жердь вытянулся, — не поворачивая к нему головы, заметил мальчишка.

Солдаты прыснули со смеху. А Черношейкин, довольный, что вызвал мальчишку на разговор, повернулся к нему:

— Да-а… Отцы, они у всех строгие. У тебя батька небось тоже строгий?

— Нет батьки, — бросил мальчишка и отвернулся.

Бойцы притихли. Им и нравился острый на язык мальчишка и возмущал своей дерзостью. Сержант Кухта рассердился:

— На войну едешь, а от солдатской каши нос воротишь! Бери котелок. Командир давно забыл про обиду.

Мальчишка преобразился. Его лицо со шрамом на правой скуле, злое и от этого некрасивое, словно подменили, оно стало по-детски озорным и необыкновенно привлекательным. Шрам теперь нисколько его не уродовал, а, напротив, придавал юному лицу мужество. Мальчишка посмотрел со смущенной улыбкой на сержанта Кухту, на лейтенанта Дымова, будто вся его жизнь зависела от них, и серьезно спросил:

— Возьмете меня… на войну?

Сержант, тронутый таким искренним порывом мальчишки, даже растерялся.

— Это как командир… — и посмотрел на Дымова. — Может, и вправду возьмем его, товарищ лейтенант? Хоть на кухню?…

Дымов знал, что это невозможно, потому что командир части «железный» капитан Богданович не допустит малейшего самоуправства, но бойцы и мальчишка смотрели на него с такою надеждою, будто он сам может решить, и, чтобы не показать свою беспомощность и убедить их, что не держит больше зла на своего «противника», лейтенант согласно кивнул. И тут уже окончательно просветлело лицо мальчишки. Вырвал он у сержанта котелок и так принялся за кашу, что всем стало ясно: не меньше трех дней «постился». Не успел мальчишка справиться с котелком каши, как глаза его стали слипаться.

Оставив котелок, он забрался на нары и тут же уснул.

К полудню железная крыша накалилась, и в вагоне стало нестерпимо душно. Бойцы раздвинули двери. На первой же станции они собрались наполнить водою фляги, но только поезд остановился, раздался знакомый солдатам голос:

— Ну где тут «заяц»?

Бойцы соскочили с нар, вытянулись. По стремянке взобрался в вагон капитан Богданович, а за ним — комиссар Филин. Богданович — худой, высокий, смуглый, строгий на вид. Комиссар Филин тоже старался выглядеть строгим, но глубоко запавшие глаза, прикрытые лохматыми бровями, если присмотреться, были смешливыми и вызывали улыбку. Бойцы не переставали удивляться глазам комиссара, примечавшим все, и объясняли полушутя его исключительное свойство фамилией. Филин — птица, которая и ночью видит. И теперь комиссар сразу заметил за спинами солдат «зайца» на нарах…

— Вот он, товарищ капитан! — И, шагнув мимо расступившихся солдат, стал будить мальчишку: — Э-э… приехали, подъем…

Мальчишка за время путешествия на колесах, видно, привык к частой побудке. Он проворно вскочил с нар и, протирая глаза, изучал воинские знаки различия командиров.

— Куда, малец, путь держишь? — строго спросил Богданович.

«Заяц» по всей форме доложил:

— На фронт, товарищ капитан.

— Ну-ка, фронтовик, слазь…

— Глянь-ка, чего он выдумал?! — искренне удивился мальчишка и посмотрел на бойцов с лейтенантом: мол, втолкуйте ему, что я еду с вами. Но те, однако, почему-то промолчали.

— Вот что… — посоветовал капитан, — залезай на обратный и дуй до дому…

— Обратно не поеду, — с вызовом ответил мальчишка и направился к двери.

— Сдать коменданту станции, — приказал Богданович лейтенанту.

— Товарищ капитан, — обратился лейтенант, не выдержав укоризненного взгляда мальчишки, — может, разрешите…

— Не разрешаю! — гаркнул Богданович. — Это вам война или детский сад?!

Пацан, улучив момент, выскочил из вагона…

— Дымов, изловить «зайца»! — приказал капитан.

Лейтенант бросился за беглецом, но поезд тронулся…

На следующей остановке в погруженной на платформу машине Дымов нашел «зайца» и, окружив его с солдатами, «изловил» и сдал военному коменданту. Но только поезд набрал скорость, крыша вагона, в котором ехал взвод Дымова, прогремела жестью. А на стоянке дежурные зенитчики доложили лейтенанту:

— «Заяц» сидит на вашей крыше.

— Снять, — приказал юный лейтенант. По жестяным крышам загрохотали тяжелые сапоги солдат. Но мальчишка был неуловим: бежит, бежит и вдруг круто поворачивает в обратную сторону, прыгает козлом с вагона на вагон. Паровоз дал сигнал к отправлению, и погоню пришлось прекратить.

Как только эшелон остановился, Дымов с бойцами бросился на розыски и скоро доложил капитану, что «заяц» исчез.

— Не может такой сдаться без сопротивления! Ищите! — приказал Богданович.

Но «заяц» исчез. Капитан не мог поверить этому и пришел во взвод лейтенанта Дымова:

— Ну, признавайтесь, сховали?

Капитана тревожило, что мальчишка мог сорваться с крыши на ходу поезда. Бойцы и лейтенант были расстроены не меньше. Они даже имя у мальчишки не выпытали.

Стемнело. Воинский эшелон сейчас летел без остановки.

Все чаще попадались по пути отметины войны — черные остовы разбитых станций, скелеты сгоревших вагонов, степь, исклеванная, словно оспой, воронками бомб. И мысли у семнадцатилетнего лейтенанта были те же, что у его бойцов, которым было по двадцать или около… Скоро они будут жечь не фанерные, а настоящие фашистские танки. Прощай, учеба, марши, тревоги! Колеса отбивают: «На фронт, на фронт…» На сердце и радостно и как-то тревожно.

2