Генри Хаггард - Голубая портьера Страница 2

Потом встал и нетвердой походкой, совершенно раздавленный, направился в свое жилище и, взяв лист бумаги, написал следующее письмо:

«Дорогая Мадлена! Я получил твое письмо с вестью о расторжении нашей помолвки. Не хочу говорить о себе, когда ты так страдаешь. Скажу одно: для меня это удар. Я любил тебя столько лет, наверное, с самого раннего детства, и потерять тебя теперь — очень трудно. Я надеялся, что получу должность адъютанта в милицейском полку и мы сможем пожениться. Думаю, мы бы прожили на пятьсот фунтов в год, хотя, возможно, я не в праве ждать, чтобы ты отказалась от комфорта и удовольствий, к которым привыкла, но боюсь, когда человек влюблен, он склонен к эгоизму. Однако все это в прошлом, и без всяких недомолвок скажу: я и помыслить не могу о том, чтобы стоять у тебя на пути. Я слишком люблю тебя, Мадлена, а ты слишком хороша собой и слишком изыскана, чтобы выйти замуж за бедного младшего офицера, которому ничего не светит, кроме его оклада. Верю в то, что ты будешь счастлива. Я не прошу, чтобы ты слишком часто думала обо мне, может быть, в мирном настроении ты иногда вспомнишь своего старого возлюбленного — уверен, что никто не дорожил тобою больше, чем я. Не бойся, что я забуду тебя или женюсь на ком-нибудь. Я не сделаю ни того, ни другого. На этом должен закончить письмо, чтобы успеть отправить его с уходящей почтой. Наверное, все уже сказано. Это тяжкое испытание — очень тяжкое, но нельзя поддаваться унынию и слабости. Меня немного утешает то, что ты «вырастешь в должности», как говорят между собою слуги. Прощай, Мадлена. Храни тебя Бог, — вот моя ежедневная молитва. Джордж Перитт.»

Едва он закончил письмо и торопливо отправил его с уходящей почтой, как раздался зычный голос: «Старина Бутылкин, пойдем ко мне, поговорим, вышел приказ, что мы снимаемся с места через две недели, а затем показался и сам обладатель звонкого голоса, другой младший офицер, закадычный друг нашего героя. «Ты, кажется, ничуть не рад?» — проговорил он сорванным голосом, заметив, что у приятеля удрученный и несколько оцепенелый вид.

— Да нет, ничего особенного. Итак, вы отбываете через две недели?

— Что значит: «вы». Мы все отбываем, все от полковника до барабанщика.

— Наверное, я не поеду, Джек, — последовал уклончивый ответ.

— Послушай, старина, ты с ума сошел или пьян?

— Нет, не думаю, может быть, сошел с ума, но точно не пьян.

— Тогда что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что, короче, я высылаю свои бумаги. Мне нравится здешний климат — короче, я собираюсь стать фермером.

— Высылаешь бумаги! Хочешь стать фермером в этой богом забытой дыре. Ты, наверное, пьян.

— Нет, отнюдь. Сейчас только десять часов.

— А как же твоя свадьба и девушка, с которой ты помолвлен и которую так хотел увидеть? Она тоже займется фермерством?

Бутылкин вздрогнул.

— Нет, видишь ли, как бы это сказать, одним словом, с этим все кончено. Моя помолвка расторгнута.

— Вот это да! — сказал приятель и неуклюже ретировался.

II

Прошло двенадцать лет, как Бутылкин отправил свои бумаги и много воды утекло с тех пор. Случилось так, что единственный и старший брат нашего героя, благодаря неожиданному развитию чахотки у законных наследников, получил титул баронета и восемь тысяч годового дохода, а сам Бутылкин — скромное, но для него вполне достаточное состояние в восемь сотен фунтов. Когда до него дошла эта весть, он сражался в чине капитана добровольных войск в одной из многочисленных войн в колонии Кейп. Он довоевал эту кампанию, а затем, уступив просьбам брата и собственному естественному желанию побывать на родине после четырнадцатилетнего перерыва, вышел в отставку и вернулся в Англию.

Таким образом, следующее действие этой маленькой драмы разворачивается не на южно-африканских пастбищах и не в свежевыкрашенном колониальном доме, а в удобнейших апартаментах сэра Юстаса Перитта — холостого брата нашего героя, проживавшего в Олбани. И вот прежний Бутылкин, только более внушительный, застенчивый и подурневший, с шрамом через всю щеку, полученным от метательного копья, сидит в очень удобном кресле напротив затопленного камина, — на дворе ноябрь. Напротив него расположился его брат — совсем иной экземпляр рода человеческого. С пристальным, участливым любопытством смотрит он на нашего героя сквозь стекла очков. Сэр Юстас Перитт — хорошо сохранившийся джентльмен неопределенного возраста от тридцати до пятидесяти. Выглядит он истинным лондонцем. Глаза горят, фигура поражает такой выправкой, что ему вполне можно дать тридцать лет. Но при более близком знакомстве, оценив его превосходное знание жизни и добродушный, но глубочайший цинизм, которым насквозь пропитана его речь, точно так же, как запахом лимона бывает пропитан ромовый пунш, вы бы отодвинули день его рождения на много лет назад. На самом же деле — ему ровно сорок — ни больше, ни меньше, при этом он одновременно сохранил моложавый вид и приобрел зрелость и опыт, благоразумно воспользовавшись всеми возможностями, которые выпали ему в жизни.

— Мой дорогой Джордж, — сказал сэр Юстас, обращаясь к брату, — он был полон решимости похоронить, наконец, через столько лет эту ненавистную кличку «Бутылкин».

— Давненько не испытывал я такой радости.

— Какой радости?

— Видеть тебя — какой же еще? Когда ты показался на корабле, я сразу же узнал тебя. Ты совсем не изменился, разве что потолстел.

— Ты тоже, Юстас, разве что похудел. Объем талии у тебя уменьшился.

— Ах, Джордж, когда-то я любил пиво — одно из моих многочисленных заблуждений. В сущности, за свою долгую жизнь я понял, что почти все в ней было заблуждением и суетой сует.

— Кроме самой жизни, да?

— Вот именно. У меня нет ни малейшего желания последовать примеру наших злосчастных кузенов, — со вздохом ответил он, — чьими стараниями, однако, мы обязаны нашему поправившемуся финансовому положению, — добавил он, просветлев.

В комнате воцарилось молчание.

— Четырнадцать лет — долгий срок, правда, Джордж, ты, наверное, немало повидал за эти годы?

— Это уж точно. А сколько людей поживились за казенный счет в армии.

— Но сам-то ты, конечно, держался в стороне?

— Да, на хлеб насущный мне хватало, а большего я и не заслужил.

Сэр Юстас подозрительно посмотрел на брата сквозь стекла очков. «Ты слишком скромен, — проговорил он. — Так не годится. Если хочешь преуспеть, нужно быть о себе более высокого мнения.»

— Но я не хочу преуспеть. Меня вполне устраивает мой заработок, а скромен я от того, что видел множество более достойных людей.