Руслан Белов - Смерть за хребтом Страница 2

Чтобы определить ее глубину, я бросил в открывшийся колодец небольшой камешек. Он, ударяясь о стенки, скакал достаточно долго – не меньше четырех секунд. Ничтоже сумняшеся, я опустил в лаз ноги и, упираясь локтями в стенки, стал потихоньку опускаться вниз. Когда предчувствие освобождения приближалось к апогею, правый локоть наткнулся на острый выступ, я инстинктивно поджал его и мгновенно соскользнул вниз. Скорости падения хватило, чтобы я намертво застрял в своем пути к свободе...

В одном романе Джека Лондона, прочитанном мною в детстве, некий крайне неудачливый искатель приключений, заблудился в подземелье, долго бродил во тьме и, в конце концов, увидел впереди свет. Пошел к нему, затем пополз в сужающееся отверстие, застрял там и нескоро умер.

Вспоминая этот сюжет по тому или иному поводу, я испытывал панический ужас: как же, каменный мешок, впереди свет, свобода, а ты беспомощен! Но лишь оказавшись в полной темноте, истекая кровью, сдавленный со всех сторон холодными стенками, лишенный даже свободы дыхания, я понял, сколь бледны были тогдашние мои ощущения... Только оказавшись в каменном мешке я постиг, что такое быть заживо погребенным, что такое ужас ожидания медленной смерти, что такое ужас безысходности...

В порыве отчаяния я решил убить себя и забился головой о стенки. Но, увы, силы ударов не хватило даже для того, чтобы потерять сознание...

Поняв, что придется жить, жить некоторое время, я затих. Раны, полученные во время падения в колодец, болели и кровоточили; кровь стекала вдоль тела и, засыхая, соединяла меня в одно целое с камнем...

“Сколько я проживу? – подумал я совершенно безразлично. – Максимум три дня... А сколькими неделями они покажутся? И мне придется прожить их все... Может быть, начать обживаться? Тем более, не все так уж плохо, ха-ха. Торчу я, слава богу, не вниз головой, а стопы мои и вовсе свободны... И находятся там, куда я так стремился. И можно сказать, что отчасти я достиг желаемого...

Не везет...

Не везло в жизни и в смерти не везет...

Большинство моих безвременно погибших коллег и друзей отправлялись на тот свет стремительно, без проволочек, рассуждений и напутственных речей... Вот Витька Помидоров, горный мастер, многолетний компаньон по преферансу и междусобойчикам, тот, наверное, и вовсе не успел прочувствовать перехода в мир иной. Да и как успеешь прочувствовать, размазывающий тебя по шпалам чемодан[3] килограммов в девятьсот? Когда его, этот чемодан, упавший с кровли штрека, зацепили тросом и с помощью электровоза поставили на попа, то каску снимать было не перед кем: от Помидора осталось одно мокрое место – потеки давленого мяса, да прорванная костями роба...

...А Борька Иваныч Крылов? Дурак, в маршруте полез в лоб, на отвесные скалы, хотел рудную зону до конца проследить... Ему ведь тоже повезло: летел секунды три всего, а потом шмяк – и готово! Всего три секунды отчаяния! Или даже меньше... Потом врачи с санитарного вертолета сказали, что он, скорее всего, в полете умер.

...А как друг мой с детства, Женька Гаврилов погиб? Речку ночью по перекату переходил, курице по колено, оступился – и шмяк затылком об камень! Глупо, конечно, но быстро и качественно...

...А взрывник наш Савватеич? Тоже быстро и впечатляюще... На гребне жизни, можно сказать, хоть пьесу пиши... Спустился в отгул и домой, дурак, сразу пошел. Не сообщил по телефону о своем неожиданном появлении. Что с него возьмешь? Джентльменом никогда не был, все хамил и вперед пролазил... Ну, пришел он и звонит в дверь, а ему, естественно, не вежливо открывают. Соседки улыбаются, запасной аэродром предлагают, знают, стервы, каков мужик орел после трех месяцев голодухи... А он нервный стал, засуетился. Подпер дверь доской подвернувшейся и во двор пошел проветриться, выход ментальный сообразить. Покурил там под вишнями в цвету, в окно свое на втором этаже посматривая, потом в рюкзачке покопался и боевик снарядил. Снарядил, поджег шнур и стал в форточку закидывать. Но, видимо, сильно не в себе был. Промахнулся дважды, а как в третий раз хотел бросить, боевик-то у него аккурат за головой взорвался. Зануда... Жена, говорят, сильно потом волновалась. Когда ей мужнин глаз на жилочке показали... На вишневой веточке висел, покручиваясь... Вот так вот.

...А Блитштейн-хитрюга? Его палатку на верхней буровой лавиной ночью накрыло, на третий день только откапали. И что вы думаете? Он умер от удушья на вторые сутки? Нет! Этот еврей успел-таки впрыгнуть в сминаемую снежной массой дверную раму, и его мгновенно передавило надвое!

Мгновенно...

Класс...

С каким бы удовольствием...

Протянул руку и щелк выключателем. И сразу темень на всю Вселенную. И сразу нет боли. И сразу смерть.

А тут сиди, дожидайся...”

Мысли постепенно стали путанными и отрывистыми. “Винни-Пух застрял в норе, но потом похудел и вылез... Ноги болтаются. Я – в отверстии меж двумя камерами... в самой узкой части. Сквозь которую и гном бы не пролез... Значит... Это значит, что нижнюю часть отверстия проделывали снизу, выдалбливали в рудном шнуре как восстающий[4]. А верхнюю сверху. И значит, я был прав. Снизу выход. Потому и сквозит вроде... А я... торчу. Господи, как больно!”

И я медленно, медленно растворился в холодом камне. И вывалился из дыры в темное, изменяющее объем потустороннее пространство и повис там в мерцающем окружении блуждающих звезд.

“Как все знакомо! – удивился я открывшейся картине. – Я был уже здесь! Вывалился сюда с первого своего хирургического стола, и растворился в этом волнующемся космосе... И возникал вновь, когда хирург приоткрывал мне глаз, желая определить по зрачку, стоит ли продолжать кромсать мое тело. Я смотрел на него как бог, безразлично и бесчувственно и также безразлично и бесчувственно опущенное веко возвращало меня в живой космос”.

Вернувшись из блаженно-бездумного небытия бессознательности, я задумался, как поскорее в него возвратиться. И решил, что убить сознание я смогу, лишь преувеличив боль и ужас своего положения. И задергался, чтобы удесятерить боль, чтобы почувствовать могильный холод камня, впившегося в полумертвое тело, широко раскрывал глаза, чтобы вновь проникнуться беспредельным мраком. Несколько раз это меня доканывало, и я уплывал в вожделенный океан безразличия.

Но скоро это стало ненужным. Я привык к боли, от меня остались только холод и тьма в глазах, тьма, лишь изредка рассекаемая бегущими строками путаных мыслей.

“Скорее бы умереть... Господи, как холодно... Каменный мешок... Сколько раз я был в нем и там, среди людей... Все смыкалось вокруг... Сжимало больно и безвыходно... Хуже, чем сейчас... Мог двигаться, есть, делать что-то, но с ощущением непричастности к происходящему вокруг...