Лев Квин - В те дни Страница 2

Снова Б классе воцаряется мёртвая тишина. Будет рассказывать или вызывать? Вот мучительный вопрос, на который каждый из нас с напряжением ждёт ответа.

Раудупс рывком открывает портфель, вытряхивает оттуда груду книг и разбрасывает по столу. Класс облегчённо вздыхает. Всё в порядке! Сейчас она начнёт говорить.

Но тут неожиданно раздаётся:

— Озолс!

Так я и знал! Она не оставит меня в покое.

— Слушаю, госпожа учительница.

Вскакиваю с места, выхожу в проход между партами и застываю. Каблуки сдвинуты, руки по швам.

— Вас вызывает господин директор. Сейчас же идите к нему в кабинет.

Директор? Быстро перебираю в памяти все свои прегрешения за последние дни. Как будто ничего особенного! Разве только директор узнал, что, несмотря на его строжайшее запрещение, я вчера вместе с отцом смотрел в «Палладиуме» советский кинофильм «Чапаев». Нет, этого не может быть!

Направляюсь к двери.

В классе тишина. Все смотрят на меня. Учительница добавляет:

— Книги, книги свои заберите с собой. — В голосе Раудупс звучит злорадство. — Обратно не вернётесь. Ваш отец до сих пор не уплатил деньги за обучение.

Возвращаясь на место, слышу чей-то громкий шёпот:

— Ну и слава богу! Одним лапотником меньше будет! Хи-хи!

Моё лицо заливает краска стыда и гнева. Ну, конечно, это Петер Муйжелис — его манера хихикать.

Муйжелис — сын крупного заводчика. Он ведёт себя в гимназии нагло, заносчиво, как хозяин. Ему всё сходит с рук — сам господин директор ходит перед ним на цыпочках.

— Собирайтесь быстрее! — раздражённо кричит Раудупс. — Вы мне срываете урок.

Складываю книги стопочкой и перевязываю бечёвкой. Отец так и не сумел купить давно уже обещанный портфель. У матери совсем прохудились туфли и пришлось израсходовать с трудом собранные деньги на покупку новых…

— Ну и «портфель», — хихикает Муйжелис. Его поддерживают несколько дружков с первых парт:

— А ботинки, ботинки-то! Буцы!

— Наследный принц…

Губы у меня дрожат от обиды. Глаза заволакивает влагой. Но нет, слёз они от меня не дождутся!

Быстро выхожу, вернее, выбегаю из класса. Вовремя! По щекам заструились горячие капли.

Негодяи! Если бы их отцы получали за десять часов работы жалкие гроши, которых еле хватает на жизнь, что бы они тогда запели!

А Раудупс даже не пыталась сдержать их насмешки. Зато как она прикрикнула бы на меня, вздумай я ответить что-нибудь этому коротконогому тупице Муйжелису…

Что директору снова нужно от меня? Ведь отец был у него только вчера. Директор разрешил деньги за моё обучение вносить по частям, после каждой получки.

Сбегаю по лестнице на первый этаж и подхожу к кабинету директора.

— Можно?

— Это ты, Озолс? Войди, сын мой.

Директор сидит за большим письменным столом и читает свежий номер «Яунакас зиняс» («Янаукас зиняс» — реакционная газета в буржуазной Латвии). Сивые волосы, высоко поднимающиеся с двух сторон над лысым черепом, и острая бородка грязно-желтого цвета придают его лицу своеобразное выражение. Не без основания гимназисты прозвали его «Козёл».

Директор аккуратно складывает газету и откидывается на спинку кресла.

— Так вот, Озолс, — начинает он своим обычным монотонным голосом. — Я должен сообщить тебе печальную весть, сын мой.

Наш директор был в своё время каким-то деятелем в одной из религиозных протестантских общин. С той поры у него осталось это «сын мой», которое он употребляет кстати и не кстати. Злые языки утверждают, что даже своего отца, приехавшего к нему погостить из деревни, директор при встрече тоже по привычке назвал «сын мой».

— Вчера ко мне заходил твой отец. Содержание нашего разговора тебе, очевидно, известно. К сожалению, вы настолько мм… мм… бедны, что не можете даже уплатить за обучение в гимназии. Отец твой просил оказать ему милость и дозволить вносить причитающуюся сумму по частям.

Зачем он так старается унизить меня? Ведь это подло! Притом он просто лжёт. Отец никогда и никого не просил о «милости».

— Я сначала согласился, — продолжает директор, постукивая пальцами по столу, — но потом пришёл к выводу, что это нецелесообразно.

Он поднимается из-за стола. Выпрямившись во весь рост, подходит ко мне и кладёт руку на плечо. С трудом сдерживаюсь, чтобы её не сбросить.

— Сын мой! Мне кажется, что тебе лучше приобрести какую-либо специальность, чем учиться в гимназии. Что тебе может дать гимназия? В лучшем случае аттестат зрелости. Но ведь им сыт не будешь. Я понимаю: учение-свет, а неучение — тьма, стремление к образованию и прочее такое… Это очень и очень похвально. Но ведь, сын мой, надо реально смотреть на вещи. Жалование твоего отца весьма невелико, и ты создаёшь ему излишнюю обузу…

— Ну, конечно! В гимназии должны учиться одни лишь Муйжелисы! — вырывается у меня горькое восклицание.

Директор отдёргивает руку.

— Откуда у тебя такие мысли? В нашей прекрасной Латвии, слава богу, каждый имеет право на обучение, будь то богатый или бедный, как ты… Неужели ты так и не понял, Озолс, что я имел в виду твоё же благополучие? Ну что ж… Не хочу тебе навязывать своё мнение. Если желаешь, можешь продолжать учёбу. Но только передай отцу, чтобы он в течение трёх дней внёс шестьдесят латов (лат — денежная единица в буржуазной Латвии. В 1 лате 100 сантимов). Иначе я буду вынужден отчислить тебя из гимназии.

Молча поворачиваюсь.

— Да… Вот ещё что, — бросает мне вдогонку директор, — пока отец деньги не внесёт, можешь не посещать занятия…

Выхожу из кабинета. Во мне всё клокочет от возмущения. Какой лицемер! Моё благополучие он имеет в виду! И эта смехотворная трёхдневная отсрочка. Ведь он прекрасно знает, что отцу неоткуда взять сейчас шестьдесят латов.

Бедный отец! Он так хочет, чтобы я получил хотя бы среднее образование, отказывает себе во всём. Даже бросил курить, чтобы сэкономить ещё немного денег. Ничего не получается! Господам не нравится, когда «лапотники лезут в образованные».

— Что, парень, беда? — спрашивает школьный сторож Эйзак, заметив моё расстроенное лицо.

Он сидит на низком стульчике у входной двери за необычным для мужчины занятием. Эйзак слывёт страстным любителем вязанья. «Старый чудак!» — смеётся над ним Муйжелис. Ему и в голову не приходит, что это «чудачество» Эйзака вызвано лишь глубокой нуждой.

— Беда, Эйзак. Вероятно придётся бросать учёбу. «Козел» требует денег, вынь ему да положь! А где их взять?

Сторож сочувственно качает головой и вздыхает:

— Ох-ох! Нелегко простому человеку детей выучить. Вон у меня дочка. Так хорошо играет на пианино. В консерватории все говорили: «Способная очень… далеко пойдёт». А не стало чем за неё платить: — сразу выбросили. Как убивалась девочка!