Б. Травен - Третий гость Страница 2

— Что, если бы ты, дружище, уделил добрый кусок твоего вкусного индюка голодному рыцарю? Я не слезал с седла всю ночь и сейчас умираю с голоду. Пригласи меня, пожалуйста, во имя преисподней, к своему завтраку.

— Дело вовсе не в завтраке, — прервал его Макарио Он так вцепился в своего индюка, словно боялся, что птица вот-вот упорхнет. — Это мой праздничный пир, который я ни с кем не собираюсь разделять. Понял?

— Я отдам тебе свои шпоры, если ты уделишь мне жирную ножку, которая как раз у тебя в руке, — гнул свое кавалер и облизнул губы тонким языком, который, если бы был раздвоен, мог принадлежать змее.

— Ни к чему мне твои шпоры, будь они железные, медные, серебряные, золотые или даже бриллиантовые, потому что нет у меня коня, на котором я мог бы гарцевать.

— Ладно, тогда я отрежу все золотые монеты, нацепленные на мои штаны, и отдам их тебе за половину грудки твоего индюка. Что ты скажешь на это?

— Эти деньги не принесут мне счастья. Если я захочу потратить хоть одну из твоих монет, меня тут же бросят в тюрьму и будут пытать до тех пор, пока я не признаюсь, где ее украл. И тогда как вору отрубят руку. Где уж мне, бедняку дровосеку, отказываться от одной руки, когда я хотел бы иметь целых четыре, если бы господь пожелал их мне дать!

Не обращая более внимания на посулы кавалера, Макарио собрался было отделить ножку индюка от тушки и, наконец, приступить к еде, как незнакомец снова помешал ему:

— Так послушай-ка, мой милый друг!..

Тут Макарио сердито прервал его:

— Так послушай-ка уж лучше ты, что я тебе скажу! Ты мне не друг, и я тебе тоже. Понял? А теперь убирайся назад в преисподнюю, откуда ты явился, и не мешай мне спокойно справлять мой праздничный пир!

Франт скорчил мерзкую гримасу, испустил проклятие и заковылял восвояси, браня на чем свет стоит весь человеческий род.

Макарио глянул ему вслед, покачал головой и пробормотал:

— Кто бы поверил, что в этом лесу встретишь такое чудище? Всякие, однако, бывают создания на белом свете!

Он вздохнул, взялся, как прежде, левой рукой за грудку индюка, а правой решительно ухватил одну из упитанных ножек.

И снова он увидел перед собой пару ног, и как раз на том самом месте, где всего полминуты назад стоял кавалер.

Ноги были всунуты в простые мокасины, истоптанные, как будто их владелец проделал долгий и трудный путь.

Макарио поднял глаза и увидел доброе лицо, обрамленное негустой бородой. На путнике были очень старые, но опрятные белые холщовые штаны, рубаха из той же материи, и выглядел он почти так же, как индейские крестьяне в округе.

Но глаза путника накрепко притягивали взгляд Макарио, и дровосеку почудилось, что в сердце этого усталого пилигрима заключено все добро и любовь земли и неба.

Голосом, прозвучавшим словно отзвук далекого органа, путник сказал:

— Поделись со мной, добрый сосед, как я бы поделился с тобой. Я голоден, очень голоден, посмотри, дорогой брат, какой долгий путь лежит позади меня. Пожалуйста, дай мне ножку индюка, которую ты держишь, и я тебя благословлю за это. Всего лишь ножку, ничего больше. Она утолит мой голод и придаст новые силы, ибо долог еще мой путь к дому отца моего.

— Путник, — сказал Макарио, — ты очень добрый, самый добрый из всех, кто когда-нибудь был, есть или будет на свете.

Макарио произнес эти слова, точно молитву перед иконой пресвятой девы.

— Так умоляю тебя, мой добрый сосед, дай уж мне половину грудки твоего индюка. Целиком она тебе ведь все равно ни к чему!

— О дорогой мой пилигрим! — торжественно заговорил Макарио, словно бы обращался к архиепископу, которого никогда не видел и знать не знал, но почитал величайшим из великих на земле. — Пожалуйста, пойми меня. Этот индюк дан мне целиком. И если я кому-нибудь отдам хоть крохотный, не больше ноготка, кусочек, это уже будет не целый индюк. По целому индюку тосковал я всю жизнь, и если теперь, после того, как я заполучил его, не воспользуюсь им, это разобьет счастье моей доброй, любящей жены, которая от всего отказывалась, чтобы сделать мне такой богатый подарок. Поэтому заклинаю, мой господин и учитель, пойми мои чувства, молю тебя, пойми бедного грешника!

Путник взглянул на Макарио и сказал ему:

— Я понимаю тебя, Макарио, мой брат и добрый сосед, я понимаю тебя очень хорошо. Будь благословен во веки веков и ешь с миром своего индюка. А теперь я пойду, и когда в деревне буду проходить мимо твоей хижины, благословлю твою добрую жену и всех твоих детей. Прощай!

Макарио провожал путника взглядом до тех пор, пока мог его видеть, потом покачал головой и сказал про себя:

— Очень жалко мне его. Он такой усталый и голодный. Но я же просто не мог иначе.

Поспешно схватился он за ножку птицы, чтобы отделить ее от тушки, и, наконец, начать вожделенный пир, и тут снова увидел перед собою пару ног. Они были обуты в старомодные сандалии, и Макарио подумалось, что это, наверно, какой-нибудь чужеземец из дальних стран. Потому что никогда прежде не приходилось ему видать таких сандалий.

Он поднял глаза и увидел перед собой самое голодное лицо, какое только можно представить. Незнакомец опирался на длинный посох. На лице его не было кожи, оно состояло только из костей. Из костей, лишенных плоти, были также и руки и ноги нового гостя. Его глаза казались черными дырами, глубоко просверленными в черепе. Во рту виднелись два ряда крепких зубов, а губ не было вовсе.

Одет был странный посетитель в вылинявшую голубовато-белую хламиду. На изрядно потрепанном поясе, перехватывающем одеяние чужестранца, болталась на обрывке веревки поцарапанная коробка красного дерева, в которой внятно тикали часы. И эта коробка на поясе вместо песочных часов сначала сбила Макарио с толку. Поэтому он не сразу узнал нового гостя.

Тут чужеземец начал говорить. Голос его походил на стук палки о палку.

— Я очень, очень голоден, кум, очень голоден!

— Правду ты говоришь, я это по тебе вижу, кум, — согласился Макарио, изрядно напуганный ужасным обликом чужеземца.

— Так как ты сам видишь это и ничуть не сомневаешься в том, что я нуждаюсь в пропитании, то, мой дорогой, хоть ножку индюка ты не пожалеешь отдать мне?

Макарио испустил вопль отчаяния, сцепил и беспомощно заломил руки.

— Ну ладно, — сказал он, наконец, голосом, дрожащим от печали, — где уж смертному тягаться с судьбой? Ничего не поделаешь. Она меня все-таки скрутила. Ну, ладно, кум, чего уж тут, отращивай себе брюхо! Половина индюка твоя — и ешь на здоровье!

— О, вот это славно, кум! — сказал Голодный, сел на землю против Макарио и сделал такое движение челюстями, словно попытался ухмыльнуться или засмеяться.