Виктор Топоров - Приключения 1990 Страница 2

Впрочем, границу, здесь, как и во многих других случаях, провести крайне трудно. Так, например, романы весьма популярного у нас Дика Фрэнсиса мы воспринимаем как детективы. Авторы приключенческой, как и авторы детективной, литературы все чаще прибегают в своих сочинениях к технике триллера.

Детективная литература постоянно и весьма оперативно вбирает в себя все, что может и должно ей пригодиться, будь это новейшие научно-технические, тем более криминалистические открытия, модные общественно-политические течения, философские веяния, психологические и социологические теории и тому подобное. Естественно, она не могла пройти мимо читательского успеха документальной прозы в последние десятилетия. Появилось значительное число детективов, в которых наряду и в сочетании с другими элементами используется техника документализма или псевдодокументализма. По существу, возникла третья схема написания детектива, к которой все чаще прибегают поставщики детективной литературы любого уровня от Фредерика Форсайта до Юлиана Семенова. Скажем, в известном советскому читателю романе Форсайта «День шакала» шаг за шагом воссоздана история якобы имевшего место покушения на президента Франции де Голля, причем воссоздана с таким пугающим правдоподобием, что публикация этого романа в нашей стране поначалу обернулась скандалом. В 1974 году по высокому, а то и высочайшему распоряжению публикация «Дня шакала» в журнале «Простор» была прервана — кому-то показалось, что этот роман может стать инструкцией и для доморощенных террористов.

Что ж, рассуждавший так волновался, возможно, не зря. Турецкий террорист Агджа, стрелявший в папу римского, читал и перечитывал этот роман, готовясь к своему покушению. А у нас «День шакала» подписчики журнала «Простор» смогли дочитать до конца лишь в 1989 году.

К псевдодокументальному направлению в детективной литературе можно отнести и «судебный», или «адвокатский», роман, решающие события в котором разворачиваются в ходе судебного разбирательства определенного дела. Здесь достаточно назвать имя Дж. Гарднера и его излюбленного героя — адвоката Перри Мейсона. Стоит ли говорить, что отечественных образцов этого поджанра мы практически не имеем. Правда, в прибалтийских детективах среди персонажей, случалось, мелькали и адвокаты. Однако не будем спешить и подождем обещанной судебной реформы.

Таковы основные разновидности детектива с чисто формальной точки зрения. В содержательном же плане произведения детективной литературы можно подразделить на написанные вокруг единичного преступления (и соответственно — преступника-одиночки), вокруг серии преступлений, объединенных единым замыслом или единой группой исполнителей, вокруг деятельности организованной преступности (мафии) и, наконец, вокруг переплетения преступной деятельности с политической. Последний поджанр, в свою очередь, подразделяется на политический роман с элементами криминальной интриги и на «шпионский роман». И этот поджанр стал особенно популярен после второй мировой войны и вплоть до наших дней.

Образ преступника-одиночки претерпел по мере развития детектива существенные изменения. Интерес к психологии преступника постепенно начал перерастать в косвенное (иногда и в прямое) оправдание преступления: в современном детективе преступник сплошь и рядом предстает не меньшею, если даже не большею, жертвой обстоятельств, чем потерпевший. Этим, собственно говоря, и прославился тот же Сименон. Аналогичную трактовку темы можно наблюдать и у шведских авторов Пера Валё и Май Шеваль, которых у нас много и охотно переводят. С привычной для него парадоксальностью ставит вопрос о взаимоответственности преступника и жертвы преступления выдающийся швейцарский писатель Фридрих Дюрренматт, широко использующий в своем творчестве детективные мотивы. Работают в том же ключе и современные французские писатели, прежде всего Себастьян Жапризо.

К этому же поджанру примыкают и произведения о патологических преступлениях, зачастую написанные как внутренний монолог душевнобольного или постепенно сходящего с ума человека. Так, в известном американском триллере «Другой» психически больной подросток, почти ребенок, мысленно перевоплощается в своего умершего брата-близнеца и в его образе поочередно расправляется со всеми членами своего семейства. «Я плохо сплю, а прочитав эту книгу, перестал спать вообще», — заметил о романе «Другой» популярный американский киноактер Пол Ньюмен. Детективы подобного рода иногда называют «психотическими», и от них прямая дорожка ведет к детективу мистическому, откровенно апеллирующему к зловещим силам потустороннего мира.

Рассказ о серии преступлений, объединенных общим замыслом, особенно характерен для произведений Агаты Кристи и ее наиболее верных последовательниц Нгайо Марш и П. Д. Джеймс. Здесь надо различать преступления, объединенные единством цели (будь это возмездие, как в «Десяти маленьких негритятах», или устранение потенциальных соперников в борьбе за наследство, как в романе «Пригоршня ржи»), и преступления, совершаемые для того, чтобы замести следы предыдущих преступлений. Как правило, открытие подлинного мотива серии преступлений приводит в таких произведениях к незамедлительной поимке преступника.

Опубликовав «Крестного отца» и «Сицилийца» американского писателя Марио Пьюзо, журналы «Знамя» и «Звезда» познакомили нас с романами о сицилийской мафии, действующей как у себя на родине, так и в США. Фильм «Однажды в Америке», идущий на наших экранах, рассказывает о деятельности мафии, образованной еврейскими иммигрантами. Сама по себе мафия рассматривается в произведениях подобного рода главным образом как в высшей степени эффективная, четко функционирующая организация группы лиц, противопоставивших себя остальному миру в борьбе за выживание и господство. Главный упор в таких произведениях делается не на разоблачение или поимку преступников, а на выявление способов и средств успешной деятельности преступных кланов, на кодекс чести, в них принятый, на методы наказания отступников. Все это в высшей степени интересно и поучительно — и, боюсь, не только для тех, кто почитывает детективы в свое удовольствие... Хотя, конечно, отечественная специфика мешает автоматическому перенесению зарубежного опыта под сень родных осин.

Политический роман с элементами криминальной интриги чаще всего представляет собой документальное или псевдодокументальное повествование о подготовке переворота («Переворот» — называется, вероятно, лучший роман такого рода, принадлежащий перу Джона Апдайка и у нас, увы, непереведенный) или об иных незаконных методах прихода к власти и удерживания ее. «Разоблачительный» характер литературы такого рода не мог не привлечь к ней внимание конъюнктурно ориентированных издателей и переводчиков. И это тем забавнее, что, потчуя советского читателя переводной литературой об искажениях буржуазно-демократического общественного устройства, мы это самое устройство невольно пропагандировали. И пропагандируем. В отличие от зарубежных авторов, пропагандирующих его совершенно сознательно.