Макар Троичанин - "Лета любит Роя" Страница 2

          Наконец, жизнь всё же пересилила усталость ослабленного лихорадкой, изношенного морской работой и циклическим неумеренным пьянством в портах организма, и Рой очнулся по-настоящему, как будто после долгого летаргического сна. Лёжа на боку, осмысленно открыл глаза и уши, как заново родился на свет, услышал переливчатые трели цветных птиц, увидел желанные райские кущи из ярких крупных цветов и тёмно-зелёной пышной листвы деревьев и кустов – неужели Бог изменил свой суд? – и тёмного ангела с головой в цветном нимбе, сидящего на тёмно-коричневом обрубке дерева и занятого плетением какой-то тонкой сети, очевидно, для человеческих душ. На плече его сидел большой белоснежный попугай с пурпурными щеками, голубыми крыльями и жёлтым изогнутым клювом, которым он нежно перебирал чёрные локоны небожителя и о чём-то чуть слышно ворковал в самое ухо. А тот тут же, как будто неземная птица подсказала ему, повернулся к вернувшемуся к жизни и превратился в того самого чёрта, что чуть не убил страхом, растянул свои лицевые узоры и пухлые, ярко намазанные, красные губы в отвратительной улыбке, пружинисто, не сгибаясь станом, встал, подошёл и поднёс к страждущему пересохшему рту онемевшего пленника большую перламутровую раковину с жидкостью, оказавшейся кисло-горькой, но прохладной и приятной. Рой выпил, не имея сил сопротивляться, и впервые уснул, а не забылся.

          Когда вновь открыл глаза, солнце падало в океан, задерживаясь, как обычно, над горизонтом и подрагивая строптиво в мареве гигантских испарений перегретой за день безбрежной воды. Было душно, лицо и тело покрыла испарина, пот горчил глаза и губы, вся кожа была как в мыле, нестерпимо хотелось пить, но Рой боялся, что, если попросит, то снова напоят горьким и сонным, а потому попытался встать и поискать чего-либо утоляющего жажду сам. Предоставленный самому себе страждущий кое-как сел, потом встал на четвереньки, обнаружив, что совершенно голый, на дрожащих ногах и подгибающихся руках дополз до мокрого деревянного цилиндра и не ошибся – там была вода. Рой погрузил в неё всё лицо и, захлёбываясь, лакал тёплую влагу, пока не заполнил всё, что можно, в иссушенном теле, неимоверно устал, сел, опершись о колодину, и, чувствуя от прикосновения к ней приятную прохладу между лопатками, подставил мокрое лицо и спутанные, давно не чёсанные, чёрные волосы теперь уже быстро тонущему солнцу, от которого по бесшумной ребристой водной поверхности стремительно убегали радиальные светлые и тёмные полосы, рассекаемые волнами. И там, где лучи встречались с не видимыми с берега дальними гребнями волн, они вспыхивали слепящими перебегающими фейерверками, затухающими по мере приближения к берегу. Когда солнце скрылось и побледневшие водные полосы, добавив позолоты, переместились на прозрачно-голубой небосвод и опалили подбрюшья застывших в очаровании бело-синих облаков с фиолетовой окаёмкой, а мелкие листочки кустарников затрепетали, с облегчением принимая прилетевший с моря прохладный порывистый ветерок, сгонявший застоявшуюся духоту, Рой на подрагивающих и подкашивающихся ногах перебрался на привычное лежбище и снова заснул, легко и свободно дыша целительным морским воздухом.

          Проснулся от холода. Было так темно и ясно, что видны самые отдалённые звёздочки, заставлявшие своим мерным мерцанием сжиматься и расслабляться оцепеневшую одинокую душу, а самые ближние устроили хаотические гонки, вычерчивая на иссиня-чёрном  небосводе ярко вспыхивающие и быстро гаснущие копья. Луны не было. Зубы выбивали непроизвольную мелкую неровную дробь, а все мышцы напряглись, задерживая убегающее тепло проснувшегося тела, и когда кто-то невидимый и неслышимый накрыл его сотрясающееся от спазмов не покидающей лихорадки тело мягким перьевым покрывалом, Рой не спрашивал кто, а просто мысленно поблагодарил. И когда чьё-то горячее тело тесно прижалось к его холодному, вжалось, и пошла волнообразная затихающая дрожь, убиваемая чужим теплом, он опять не спрашивал чьё тело, а снова мысленно поблагодарил ночного дарителя. Наступила болезненная истома, он снова заснул и проснулся только тогда, когда холодящие лучи ослепительного утреннего солнца, прорываясь сквозь шелестящую под лёгким ветром листву, радужным переливчатым калейдоскопом покрыли всё вокруг и дерзко посверкивали в полузакрытые глаза, вызывая непроизвольную безмятежную улыбку беспричинной радости. Истошно орали, звенели, хохотали, вскрикивали, пели птицы и слышался ревуще-шлёпающий накат неохотно просыпающегося океана. Открыв глаза, Рой снова увидел прямо перед собой всё ту же живую маску чёрта, что напугала до потери сознания в первое осмысленное пробуждение, и инстинктивно хотел отодвинуться, но  руки оказались спелёнуты руками чёрта, а во всём теле, во всех мышцах властвовали такие усталость и приятная истома, что не было сил даже шевельнуться, оставалось только с любопытством и опаской разглядывать раскрашенное лицо, стараясь под красками увидеть то, что дала природа. У туземца была гладкая кожа цвета жёлтого эбенового дерева и бронзы, чистый лоб, обрамлённый крупными чёрными жёсткими завитками блестящих волос, большие, теперь закрытые, глаза, удлинённые к вискам и отороченные длинными изогнутыми вздрагивающими ресницами, тонкие дугообразные брови, не очень толстый и широкий нос, пухлые, резко очерченные губы, мягкий подбородок и высокие скулы. Чем пристальнее Рой вглядывался, тем больше убеждался, что это лицо не ангела или чёрта и не из половины адамовой, а лицо девушки-туземки. Как только он осознал это, то тут же почувствовал горячее жжение её тесно прижатых грудей и живота. Это она согревала прохладными ночами, выхаживала как могла, когда бог неоднократно призывал его душу на суд и, снизойдя к усилиям и мольбам тёмного языческого адвоката, простил и вернул грешную душу в болящее тело, наказывая тем неправедную моряцкую жизнь. Когда маска открыла глаза, и они оказались такими чистыми и маняще синими, как две миниатюрные океанские впадинки, сомнения у Роя окончательно пропали – с ним рядом, касаясь всем телом, лежала девушка, и от мысли той опять стало так жарко, что его жар мгновенно передался ей. Она, отбросив перьевое покрывало, вскочила на ноги, насторожённо уставившись на  того, кого раньше не боялась и согревала долгие тёмные ночи. На ней ничего не было, и Рой, не двигаясь, чтобы не вспугнуть, восхищённо впитывал изящные формы живой бронзовой статуэтки, - уж никак не чёрта – резцом бога на которой нельзя было ни убавить, ни прибавить. Убедившись, что чужеземец всё ещё слаб и опасности не представляет, туземка отошла в угол хижины, опоясалась растительной юбкой, нанизала на руки и на ноги браслеты, увенчала смоляные кудри короной из длинных разноцветных перьев неизвестных птиц и, закончив утренний туалет, вернулась к наблюдавшему за ней Рою, присела рядом и улыбнулась, открыв ровные белые зубы с желтизной у дёсен. Пора было знакомиться.