Григорий Гребнев - Пропавшее сокровище. Мир иной Страница 20

Все это заинтересовало Стрелецкого. Он уже допускал мысль, что Грозный действительно мог перепрятать свою библиотеку, которой очень дорожил. И если он ее перепрятал, то вполне логично было предположить, что место для нового тайника Грозный выбрал где-нибудь подальше от Москвы, на севере, в какой-нибудь неприступной крепости… А о князьях Бельских Стрелецкий и без консультации с Федоровым знал, что в молодости Грозный дружил с Курбским, Мстиславским и Бельским. Вполне возможно, что именно последнему он подарил одну из своих книг (ведь стоит же в «веттермановской описи» пометка против «Антологии» Агафия — «дарена»…). Что, если друг царя Бельский знал о перенесении библиотеки из кремлевского подземелья в какой-то монастырский тайник и оставил для своих потомков какие-нибудь записи о таком тайнике?…

Стрелецкий еще не решался выступить с сообщением о находке византийской антологии и о «вологодской версии». Он хотел сам съездить в Вологодскую область с наступлением теплых дней, проверить на месте все услышанное от Куликовой и только затем приступить к организации серьезной экспедиции.

У Таси скоро должны были наступить каникулы, а Волошин собирался в отпуск. Они попросили Стрелецкого взять их с собой, и профессор охотно согласился. Молодой, энергичный техник и его подруга нравились Стрелецкому. Кроме того, он был искренне благодарен им за помощь в его поисках бесценной древней библиотеки.

После первого своего визита к Куликовой Волошин ездил на Ордынку еще два раза, но Клавдия Антиповна заболела гриппом и поисками писем Евгении Бельской не занималась. Однако, когда он приехал в третий раз, старушка уже поправилась и нашла письма, но… отдала их «для профессора» какому-то молодому человеку «из музея», который был у нее на днях и также расспрашивал о княгине Евгении Бельской.

Кроме историка Федорова, Стрелецкий никому не рассказывал о византийской антологии и о том, что узнали его молодые друзья на Ордынке. С Федоровым, с Тасей и Волошиным он условился, что они тоже пока не будут разглашать эту историю. Кто же еще мог узнать адрес Клавдии Антиповны и кому еще могли понадобиться письма Евгении Бельской?…

Стрелецкий позвонил в Управление музеями и спросил, направляли ли оттуда кого-либо к гражданке Куликовой на Ордынку для получения некоторой корреспонденции, имеющей большое значение для его, Стрелецкого, научной работы. Из Управления музеями ответили, что «о гражданке Куликовой К.А., проживающей на ул. Б.Ордынке, ничего не известно».

С такими же вопросами старый профессор обратился в свой институт, в различные музеи и в другие научные учреждения. Он получил отовсюду точно такие же ответы, какой дало Управление музеями.

История с письмами Евгении Бельской становилась уже загадочной, и Иван Волошин решил заняться ею основательно. Он еще раз навестил Куликову и стал подробно расспрашивать ее о таинственном «молодом человеке из музея». Но старушка могла дать лишь самые общие сведения о нем:

— Молодой, щуплый, только чуть повыше вас будет. Волосики светлые, реденькие, глазками часто моргает и все кланяется. Говорит вежливо. Одет чисто и вообще, видать, из благородных… За письма очень благодарил и даже деньги хотел дать, да я не взяла. Разве можно? Грех какой…

— А про книжки Евгении Феликсовны он не расспрашивал? — спросил Волошин.

— Спрашивал. Ну, я ему, конечно, показала те французские, что продавать носила, и про старинную книгу рассказала.

— А он что?

— А он говорит: «Как же, как же! Профессор Стрелецкий любит такие старинные книги»… А потом на портрет поглядел. «Очень, — говорит, — красивая была дамочка», и назвал ее девичью фамилию…

— Девичью фамилию? — удивился Волошин.

— Да, ведь у Евгении Феликсовны фамилия до замужества была нерусская… Чудная такая… Я уж и позабыла, — сказала Клавдия Антиповна и недоуменно пожала плечами. — И откуда только это все в музеях ваших узнали?…

Волошин задумался.

— Любопытно!.. — сказал он наконец и встал. — Ну ладно. Наверное, найдутся письма Евгении Феликсовны… Поищем.

С Ордынки Волошин направился прямо в управление милиции и попросил, чтобы его немедленно принял заместитель начальника управления…

Читатель уже, наверное, ухмыльнулся и подумал: «Все ясно и понятно. В следующей главе появится весьма энергичный следователь и заведет дело о таинственном похищении писем, имеющих важное научное значение…»

Как знать? Может быть, и появится. Ведь пропавшие письма писал человек, который владел византийской книгой, принадлежавшей когда-то царевне Зое и Ивану Грозному…

Но, пока следователь не появился, автор вновь обратится к «потомку великого конкистадора» Педро Хорхе Кортецу и к «представителю Международного антикварного треста» Джейку Бельскому. Нам пора о них вспомнить, ибо они уже кое-что сделали для осуществления своих смелых планов.

Лжедмитрий и иностранные гости

Лютецию Гавриловну Голдышкину все знакомые называли коротко: «мадам». Она была коротка ростом, но широка поперек, не сильна умом, но крепка голосом. Биография ее была весьма пестрой, но лучше всего мадам помнила те дни, когда перед самой революцией она вышла замуж за австрийского графа и русского фабриканта Фридриха-Марию фон Эккель. По этой причине Лютеция Гавриловна до сих пор разговаривала высокомерно и безапелляционно. Так она разговаривала и со своей четвертой дочерью от третьего брака, Лирикой Тараканцевой, урожденной Голдышкиной.

Стоя на кухне перед сковородой с котлетами, мадам грохотала трубным басом так, чтобы ее слышала толстая, ленивая Лирика, сидевшая в комнате:

— Это же просто кошмар! Люди имеют машину, дачу, прислугу, а я, графиня фон Эккель, должна для твоего Тараканцева жарить котлеты!..

После ванны Лирика уже два часа сидела перед зеркалом, накручивала на голове какие-то замысловатые крендели и нехотя отвечала:

— Можешь не жарить. Мы пообедаем в ресторане…

Мадам возмущалась:

— Какие богачи! Жалкие три тысячи в месяц!.. Ты глупа, друг мой! С твоей внешностью можно найти мужа посолиднее, чем твой Лжедмитрий! Какие-то музеи, какие-то глупые картины. Что это может дать?…

Читатель уже догадался, что речь шла о муже Лирики — Дмитрии Павловиче Тараканцеве. За некоторые особенности характера кто-то окрестил его «Лжедмитрием». Эта кличка утвердилась за ним всюду, даже в его семье.

Разговор матери и дочери был прерван телефонным звонком. Лирика сняла трубку и нараспев произнесла: «Алло!», но с таким отчаянным английским акцентом, что у нее получилось: «Хельло-оу!..»