Федор Шахмагонов - Хранить вечно Страница 20

Чешские вооруженные патрули на станции. Никаких мешочников, в вагонах стекла, при отправке поезда бьют в колокол, при станциях обильные базары, работают вокзальные буфеты. Можно выйти, пообедать, выпить, были бы деньги. А деньги были…

— Ну что? — вопрошал Ставцев. — В другой мир попали?

На запасном пути — вагон, прицепленный к бронепоезду. Близко не подойдешь — военное оцепление.

Чекист с вислыми усами предъявил документы и, подталкивая вперед Проворова, провел его к вагону. Пришлось подождать. Несколько минут стояли у подножки.

— Ястребок, товарищ Дубровин! Оказал вооруженное сопротивление. Могли бы разобраться и сами, говорит, что вам имеется что сказать.

— Мне? — удивленно спросил Дубровин, обернулся к Проворову и раскрыл руки для объятий. Обнялись, расцеловались. — Случай или с расчетом ко мне? — спросил Дубровин.

— Тут и расчет и случай… Все вместе, Алексей Федорович! Другого раза не случится толком поговорить…

— Где ваши подопечные?

— Ставцев совсем раскис… Не привыкло его благородие к революциям.

— Привыкнут!

— Надо было бы сойти в прифронтовой зоне, не сошел. На русское авось надеялся. А здесь опергруппа… Такая мелочь, и все сорвать могла! Прихватили бы их без документов, как тогда вытаскивать? Я на себя удар принял, зашумел. Меня повели, как опасного преступника…

— Всего, Михаил Иванович, не предусмотришь! Путь-то был очень трудным и далеким. Такую я здесь встретил мерзость, такое запустение, стыдно сказать. Так где же ваши подопечные?

— Теперь, наверное, пешком пробираются до линии фронта.

— Как себя чувствует Курбатов?

— Приуныл, Алексей Федорович! А как не приуныть? С нами свою судьбу связал, а ежели посмотреть со стороны, то какая же здесь перспектива обрисовывается? Разруха, все в беде… А тот все жужжит ему, что большевичкам жизни до осени!

— Думаешь, струсил?

— Нет! Не струсил! Он не трус! Затосковал!

— Да, картина на дорогах безотрадная. Товарищ Ленин, направляя меня сюда, говорил, что надо готовить тыл для весеннего и летнего наступления. Вы жену Курбатова видели?

— Довелось… Встретил их на дороге, прошли рядом по парку. Ночью. Вы успели от меня посылку получить?

— Успел! Весь вопрос: где Кольберг? Теперь мы можем считать, что в деле Курбатова интересы белогвардейщины смыкались с интересами… Я не спешу с определением. Но без иностранного вмешательства здесь не обошлось. Итак, связь, Михаил Иванович, можно держать со мной. Это ближе, чем до Москвы. Мне нужны сроки наступления Колчака, численность штыков и сабель, артиллерийский парк. Надо знать, сколько он держит на прикрытии Дальнего Востока. Части, названия частей, командование. Если будет трудно и надо будет обратиться за помощью к Курбатову, обратитесь. Но чтобы он добывал сведения, не задавая вопросов. Он должен брать пока только то, что само плывет в руки. Лишний вопрос в его положении сейчас смертельно опасен. Я буду заниматься делами, от меня вы уйдете ночью…

— Мне кажется, — говорил с расстановкой, неторопливо, наслаждаясь звуком своего голоса, Ставцев, — мне все кажется сном, чудом! Я прошел все круги дантова ада, все кружится, кружится в кровавом водовороте… Россия в агонии! Миллиарды вшей копошатся на ее беспомощном теле. У вас тишина, свет, осколки милой сердцу России!

Речь эту Ставцев держал, сидя за изящно сервированным столом, покрытым белоснежной скатертью. Икра, балык, заливная осетрина, бутылки французского коньяка, английского виски, итальянский вермут.

Ставцева принимал Кольберг. Он первым получил известие о прибытии Ставцева и его друга. Их встретили на вокзале, привезли на автомобиле в гостиницу. Ставцев принял ванну, переоделся. И вот они вдвоем, старые друзья. Ставцев отрезал кончик сигары и откинулся на спинку покойного мягкого кресла.

Бледное, изможденное лицо Кольберга бесстрастно и неподвижно. Под глазами обозначились синие круги, не скрывает синеву и толстый слой пудры.

— Я не верю, Николай Николаевич, ни в сны, ни в чудеса! — ответил он на восторги Ставцева. — Не верю ни во что, чего не знаю. Вам может вериться и не вериться, я должен знать! Вы вышли оттуда, откуда никто из наших не выходил. Я вам верю, Николай Николаевич, как себе, но я должен мысленно охватить весь ват путь с Лубянки, из рук Дзержинского. Не кажется ли вам, что здесь на вас могут смотреть или как на святого, или как на шарлатана? Третьего не дано!

Ставцев протестующе поднял руку:

— Густав Оскарович!

Но Кольберг не дал договорить Ставцеву:

— Николай Николаевич! Я ваш друг… Я знаю вас и вашу семью. Мне всегда было ласково и тепло в вашем доме. Неужели вы думаете, что я сомневаюсь в правдивости вашего рассказа? Я хочу только уточнений, чтобы все попять. Ото моя профессия, наконец!

Кольберг придвинул бутылку, разлил впеки.

— Последнее звено не так необычно! Линию фронта многие переходят. Здесь у меня нет вопросов. Вас задержали в Москве, вот откуда начинаются чудеса. Вас взяли с нелегального собрания вашей боевой группы. Это называется взять с поличным. Они знали, зачем вы в Москве, зачем вам боевая группа?

— Вопросы следователя были точны. Он был широко осведомлен о деятельности организации…

Кольберг пригубил рюмку и поморщился.

— Кто-то на допросе разговорился, вот все и посыпалось… Я не об этом! Деникин развивает наступление, Юденич под Петроградом, вы вербуете офицеров для Колчака и переправляете их через линию фронта. Как может и такой обстановке расцениваться ваша деятельность? «Руководствуясь революционной законностью…» Так, что ли, звучит их формула? Расстрел! За чем же дело стало?

— Не знаю… Мне казалось, что следствие закончено, мы ждали суда.

— Почему вас сразу не перевели в тюрьму?

— Я не искушен в делах контрразведки. Я не придавал значения этой детали.

Кольберг досадливо щелкнул крышкой сигарного ящика. Закурил.

— Ах, господа офицеры, господа офицеры! Оказалось, мы с вами ни к чему не подготовлены. В делах контрразведки в наше время необходимо быть искушенным! Они закончили следствие и держат вас на Лубянке, во внутренней тюрьме…

— Не только меня! И Нагорцева, и Протасова, и Тункина. Нагорцев был осужден!

— Осужден?

— И Протасов был осужден!

Кольберг задумался. Сделал несколько затяжек, положил сигару на край серебряной пепельницы.

— Не спорю… Может быть, у них и не разработаны правила содержания заключенных. Но вот к вам в камеру вводят двух заключенных. По их делу следствие не закончено. Тункина сначала, затем Курбатова. Они проходят по одному делу, и по делу особой важности. Как же это, пока не окончено следствие, их сводят в одной камере? Это уже странный знак!