Виталий Мелентьев - Одни сутки войны Страница 20

Да, противник располагал войска именно так и именно там, где расположил бы их и сам Лебедев. И совсем не потому, что майор был таким уж проницательным. Просто он был военным, знал и чувствовал потребности войск, их возможности и, исходя из всего этого, решал за них задачи.

Конечно, они должны расположиться вдоль рек. Но не у самой реки или ручья — медсанслужба обязательно найдет какой-нибудь опасный для войск очаг инфекции или еще что-нибудь подобное, — а несколько поодаль, на сухом взгорке, только обязательно неподалеку от воды. Матюхин и Сутоцкий поняли это.

Значит, авиаразведка неточно указала месторасположение врага. Скорее всего, за действительные танки приняты макеты. Отлично замаскированные макеты! Отлично потому, что они были чуть-чуть размаскированы. Ровно настолько, чтобы авиация противника могла разыскать их с некоторым трудом. Лебедев даже усмехнулся: он представил себе, как эти макеты «облетывали» немецкие летчики и требовали то убавить, то прибавить маскировки.

Майор позвонил своему начальнику и сообщил о своих подозрениях.

— Согласен, — ответил полковник Петров. — Пожалуй, твой Матюхин прав, его целеуказание точнее. — Полковник помолчал и вдруг мягко добавил: — Хороший разведчик из него выйдет. Очень хороший.

В штабе воздушной армии заново расшифровывали снимки, и кто-то, получив нагоняй, с лупой в руках делал новые открытия. И эти открытия ложились на планшеты начальников штабов авиационных полков, и они ругались: «Опять новые целеуказания. А промахнемся, нас долбать будут».

Теперь они уже не очень верили и наземным, и своим, воздушным разведчикам, и сами корпели над аэрофотоснимками и картами, советовались со своими коллегами из соседних полков, почтительно поругивались с вышестоящим штабом. А пока шла эта работа, на аэродромы подвозились бомбы. Экипажи бомбардировщиков, понимая, что их ждет боевой вылет, еще шутили и смеялись, еще стучали костяшками домино и ухаживали за девчонками из батальона аэродромного обслуживания.

Только к ночи, к зеленым неверным сумеркам, встречные потоки информации, предположений и возражений наконец улеглись в строгие строки приказов. Тысячи людей посерьезнели, а многие и вздрогнули, потому что приближалась минута, после которой начинался новый отсчет их жизни.

Отсчет на минуты, на секунды. Выживешь, выполнишь приказ — будет новый день, новая жизнь. Нет? Пеняй на себя…

Тысячи были поставлены в одинаковые условия, и, если они выживали, выполняли свой долг, приказ, а ты — нет, значит, ты сделал что-то не так. Где-то ошибся, просчитался. Не проскочил простреливаемый участок, не довернул штурвал во время противозенитного маневра, не прибавил газа, ведя машину в атаку.

И всегда так. Мог бы проскочить, довернуть, атаковать первым… но не успел. Не сообразил.

А может быть… может быть, тебе просто не повезло… Бывает и так. Бывает, не везет — и все тут!

Но обо всем этом стараешься не думать: пока живой и крепкий, думаешь о жизни, а значит, о бое.

Думал о нем и Лебедев, все надежнее втягиваясь в сложную, напряженную предбоевую суетню и все чаще ощущая приливы тревоги, сомнений: как она обернется, эта непредвиденная операция?

По опыту зная, что в разгар боя часто гибнут нужные документы и карты противника, пропускаются великолепные возможности для взятия необходимых «языков», Лебедев все чаще и чаще, представляя свою роль в будущем бою, придумывал причины, по которым можно было бы достойно и незаметно для окружающих освободиться от пассивной роли наблюдателя и пойти с десантом, чтобы там, на поле боя, взять то, что могли просмотреть или не оценить другие.

Конечно, он понимал, что это — риск, что гораздо безопаснее сидеть здесь, на КП, на виду у командарма. Но Лебедев начинал службу красноармейцем, был сержантом и невольно впитал солдатскую привычку держаться подальше от начальства. Лучше уж рискнуть. В бою он будет отвечать прежде всего за себя и свое дело. А здесь, на КП, связанный по рукам и ногам, должен будет отвечать за то, на что в бою не сможет влиять.

Придумать веские причины, позволяющие ему улизнуть в бой, майор не успел. На КП неожиданно, раньше предусмотренного, прибыл командарм. Большой, грузный, он сразу заполнил тесный дзот, и из него бочком выбрались офицеры связи.

— Как дела? — спросил командарм у Лебедева.

— Все идет по плану, — вытянулся майор.

— Корректировщиков бы туда забросить… Твои молчат?

— Молчат.

— Правильно. В этом случае рисковать нет смысла. Надо думать, выберутся.

Командарм подошел к амбразуре дзота, взглянул в нее, потом в стереотрубу, повздыхал и опять уставился в амбразуру. Лебедев стоял сзади, все еще придумывая, теперь уже, кажется, запоздало, причину, которая позволила бы ему удрать с КП. И командующий словно понял его.

— С десантом наладился? — спросил он не оборачиваясь.

— Следовало бы… Возможны интересные варианты.

— Не отпущу. — Командарм вздохнул и оглянулся. В дзоте, кроме них, никого не было. Только в углу склонился связист. — Не отпущу! — повторил командарм. — Предчувствие у меня плохое. Потому и приехал раньше времени. — Он опять отвернулся к амбразуре. — И ты не порадовал: «Все по плану». Вот из-за этого и предчувствия. Уж больно правильно все выходит. Как по писаному. «Все по плану»! — снова передразнил он Лебедева. — А план-то недоношенный!

Лебедев смотрел на темный силуэт его большой головы, закрывшей пол-амбразуры. Следовало что-либо ответить, может, польстить, но Лебедев молчал, потому что в душе он тоже побаивался этого скоропалительного боя. Не к такому привык за годы войны с хитрым и сильным противником. Прежде к бою готовились долго, тщательно, сколько мук принимали, и то далеко не всегда получалось как нужно. А если и получалось, так с кровью, с потерями, с явными просчетами. И майор молчал.

— А впрочем… черт его знает… Может, мы просто… ожирели? А, Лебедев? Может, привыкли, что все дается с болью? Как при родах? Может, и нужно вот так — нахально, мгновенно, чтоб на раздумья не оставалось времени? А? Как думаешь?

— Не знаю… Не знаю, товарищ командующий, — выдохнул Лебедев. — Впервые вот так… сразу.

— То-то и оно… Словом, я тебя не отпущу. Вместе мы кашу заварили, вместе и расхлебывать будем. Теперь, правда, все на меня ляжет. Ты-то теперь в стороне.

— Разве в этом дело, товарищ командующий?

— И в этом, Лебедев, и в этом.

Он шумно и тяжело вздохнул. В узкую прорезь амбразуры виднелось зеленоватое небо и темный, почти черный, абрис лесных верхушек уже на той, немецкой стороне. И там, над верхушками, вдруг проплыла одинокая трасса. За ней — целый фейерверк трасс, явственно вспыхнули и погасли сильные, почти прожекторные, огни. И уже потом, приглушенная стенами дзота, донеслась нестрашная, далекая дробь выстрелов.