Юрий Вознюк - Тепло отгоревших костров. Страница 21

— Это, наверно, немая попалась,— сказал Димка, выбрасывая мышь в форточку.

Но и вторая, третья... десятая мышь готовы были отдать богу душу, но не собирались просить о пощаде. Такой оборот дела привел нас в замешательство — рушились все планы. Битый час мы мучились с упрямыми грызунами, но так ничего и не добились.

— Ну партизаны!— в сердцах воскликнул Димка и швырнул очередную полевку вместо форточки на пол.

Мышь побежала, он прижал ее тапочкой и тут мы услышали долгожданный писк. Наше проявление радости заглушило ее голос, но вовремя спохватившись и боясь упустить, может быть, единственный случай, мы торопливо включили магнитофон. Полевка продолжала пищать, пока не выбилась из сил. Это удивительно, но факт: все мыши закатывали истерику на полу под ногой, но стоило их взять в руки и поднять в воздух, как они словно в рот воды набирали. До сих пор для нас остается загадкой, почему так вели себя мыши. От страха перед высотой или перед нашими физиономиями? На этот счет Димка и Брагин высказали разные предположения, но я склонен думать, что наиболее вероятно — последнее.

Как бы там ни было—счастливая случайность помогла нам, и мы накрутили едва ли не кассету желанных голосов. Мы даже создали нечто вроде систематизированной фонотеки; в одном месте пищали только полевки, в другом — восточноазиатские мыши. Дело было сделано. Так, во всяком случае, мы думали до тех пор, пока не проиграли запись. Здесь-то и выяснилось, что она безнадежно испорчена и, что хуже того—мы вообще не сможем записать в Милой Девице такую деликатно-тонкую музыку, как мышиный писк. Оказалось, что живя в мире звуков, мы наполовину оставались глухими. И не потому, что Брагин, Моргунов и я их не слышали, а в силу того, что они нас не интересовали, мы к ним привыкли и перестали замечать. Многие звуки так вошли в нашу жизнь, что нам их просто недостает, мы испытываем чувство тревоги и неудовлетворенности, когда они вдруг исчезают. Начинаем искать причину—и обнаруживаем... остановившиеся часы. Так и тогда — магнитофон поведал нам, с чем мы притерпелись в жизни. Стучал, словно кувалдой, холодильник, завывали на дороге автомашины, надрывались деревенские собаки, дважды прогудел самолет. Но все это— еще куда ни шло: собаки и самолеты мешали временами, а вот машины на совхозном току работали беспрерывно. Рис молотили, веяли и сортировали, и гул этой работы шел по всей пленке.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день,— сказал Димка.

— М-да,— почесал затылок Брагин.— Симфония... Может, в подполье залезем?

— Придется. Что-то делать нужно. Что делать—знал я. В деревенском магазине не оказалось подходящей для. меня обуви и на следующий день я собирался ехать во Владивосток. С утра Димка и Брагин ушли в гараж мастерить по моему чертежу новую клетку для мышей. Часа через два они возвратились, выполнив заказ. Я готовил в дорогу машину, когда в сенях, где оставались на ночь мыши, раздались изумленные, горестные и злые вопли моих друзей. По неизвестной причине дверца вольера оказалась открытой и почти все население его удрало. Сотня отборных мышей разбежалась по кладовке, а оттуда, используя щели в полу, по всему дому. Мыши сновали повсюду: под пустыми мешками, в початках кукурузы, даже в банных вениках, которые заготовил Брагин. Это было настоящей бедой, самым нелепым образом свалившейся на дом нашего друга. Такая орава была ничем не лучше саранчи.

— Хватай, гони!— суетился Сергей.— Скоро Дусь-ка заявится на обед—будут нам и лисы, и еще кое-че...

— Это точно!— согласился Димка, проворно шуруя

по полкам.

— Ничего,— успокоил я их,— завтра вы купите котов — и все будет в порядке.

— За твой счет!— огрызнулся Моргунов.— Это из-за тебя я не доделал клетку. В следующий раз хоть в подштанниках прибежишь — с места не сдвинусь.

Из полутора сотен мышей у нас осталось двадцать пять штук. Еще шестерых беглецов мы поймали, засадили обратно в клетку—и с тем я отбыл во Владивосток. Вечером я успел переговорить кое с кем по телефону, а утром следующего дня вошел в краевой Дом радио. В руках у меня был элегантный саквояж, но на этот раз в нем находилась не рукопись для литературной редакции, а магнитофон, клетка с тремя десятками мышей и домашняя тапочка на левую ногу. Стараясь не попадаться на глаза знакомым редакторам, я прошмыгнул к приятелю, и вместе с ним мы отправились в одну из студий звукозаписи. Нас уже ожидала девушка-оператор, и в ее взгляде светилось любопытство, жалость и опасение. Точно так смотрят нормальные люди на душевнобольных.

За мной закрылась дверь—я очутился в звуковом вакууме. Здесь не то что собак—конца света не услышал бы. Не мешкая, вытащил клетку, разулся и надел тапочку. Ее захватил во избежание неожиданностей: а вдруг мыши не захотят пищать под ботинком? Наблюдавшая за мной через толстое стекло оператор прижала палец к губам и стояла не шелохнувшись.

Я достал мышь, засунул ее под ногу и сказал в микрофон:

— Готово.

И завертелись скоростные, самые современные звукозаписывающие машины. Знало бы только радиокомитетское начальство, чем занята студия!

Первая же мышь выдала нам вполне приличную порцию писка. Когда голос ее осип и ослаб, я извлек солистку из-под ноги и машинально поискал глазами форточку, куда бы можно было выбросить отработанный материал. Конечно, никакой форточки в кабине не было, да и вряд ли бы я рискнул швыряться мышами с третьего этажа. Гм-м... Непредвиденное обстоятельство—и я, не долго думая, сунул мышь обратно за проволочную решетку, полагая, что попадись она мне снова, я смогу отличить ее от свежей по отсутствию резвости.

И тут произошла та неожиданность, которую всегда следует ожидать при работе с дикими животными, если это, конечно, не очень сильно сказано в отношении крохотных беззащитных мышей. Едва только освобожденный грызун зарылся в сено, как в клетке разразилась паника. Смирные до этого квартиранты забегали, зашуршали сеном, надрываясь в писке с таким ужасом и так дружно, словно я им вернул не собрата, а смертельного врага. У меня не было времени размышлять, чем вызван переполох, и я отчаянными жестами показал оператору, чтобы она включила запись. Добрых пять минут волновались мыши, и я, слушая необычный концерт,, тихо радовался неожиданной удаче. Когда они наконец успокоились — пришла очередь следующей исполнительницы. Отработав свое, мышь вернулась в клетку, и снова там прокатилась волна испуганной возни. Правда, сейчас она была короче. В третий раз мыши успокоились через минуту, затем они только бегали, но уже не пищали.

Я вышел из студии под сильнейшим впечатлением увиденного и услышанного и с непоколебимым убеждением в том, что каким-то непонятным образом побывавшие под моей ногой грызуны сумели поведать остальным о пережитом страхе... Вечером того же дня я выехал в Милую Девицу.