Виктор Сафронов - Легионеры Страница 21

Главного предателя, сорвавшего операцию по своевременной и окончательной «профилактике» Серафима Бальнова, уже начали искать. На Гусарова пока не вышли, но это было временной передышкой.

Момент проверки прямой кишки на прочность, хотя и не наступил, но горячие волны неотвратимости этого мероприятия, безжалостно накатывались на кольцо ануса.

Кому, как не ему, была известна вся система установки и прослушивания телефонных переговоров враждующих между собой партий и движений. Тем более, что во многих операциях по установке такой аппаратуры, Алексей принимал самое непосредственное участие.

То, что разговор записан, прослушан и сейчас в фонографической лаборатории идет детальное изучение особенностей характеристик записанного голоса, сомнений не вызывало. Человеческий голос — это своего рода звуковые отпечатки пальцев. Похожие — есть, одинаковые — исключаются. По ним достаточно легко найти любого говоруна.

Можно было не сомневаться, что в настоящее время, среди всех немногочисленных лиц, посвященных либо обладающих доступом к информации по ликвидации Бальнова, шел негласный сбор образцов голоса, для последующего сличения и определения говорившего. Это пока первичные, оперативные, так сказать негласные действия. Но, если будет проведена официальная, служебная проверка, а все говорила том, что она будет обязательно, скрыться от карающего меча пролетариата, в образе Смерти с косой, будет, ой, как непросто.

— Гусаров, к телефону, — в очередной раз, зычно гаркнул помощник дежурного.

Инстинкт ли ему подсказал, чутье на подсознательном уровне дало отмашку или что-то другое. Но он почувствовал, что настырный абонент, это именно тот, кто занимается сбором голосовых образцев. За последние пару часов, его уже несколько раз звали к служебному аппарату. Пока, под разными предлогами от разговоров удавалось уклоняться.

В дежурке и на этот раз, был только помощник дежурного, капитан Паняшин. Простой служака, прибывший к ним с Дальнего Востока из расформированной ракетной части, но считающий себя много повидавшим и хлебнувшим в полной мере лиха. Под маской хитроватого мужичка, находился нормальный и главное, добрейшей души человек. Из той породы людей, которых, когда они рядом — не замечаешь, но если их какое то время близко нет — начинаешь испытывать серьезный дискомфорт и беспокойство. Именно у них, всегда можно и денег до получки перехватить, и бутерброд, когда ты рядом, они всегда разломят наполовину. Главное же в них было другое, они умели слушать и искренне сочувствовать, когда тебе плохо или радоваться вместе с тобой, когда хорошо.

Алексей отдавал себе отчет в том, что по отношению к Паняшину поступает достаточно скверно, если не сказать бесчестно. Но времени на придумывание, чего-то другого, более элегантного и детального у него не было. Поэтому, повздыхав для порядка, он как можно слезливей, стал жаловаться на свою лихую судьбу и пристрастие к женскому полу.

— Ты понимаешь, Паняшин. Достал он меня, — начал он издалека, как бы приглашая своего собеседника к разговору.

— Случается и хуже, — охотно вступил в разговор скучающий Паняшин. — По службе достал или где?

После этого Алексея понесло по кочкам красноречия и фантазии. Врал он вдохновенно. Главная тема — молодая любовница, жена их начальника. «Извини, при всем уважении к тебе, назвать его имя не могу.»

— Так вот, — закручивал он сюжетные болты. — В последнее время, он — так называемый муж, стал в чем-то подозревать ее, ласточку мою сизокрылую. Постоянно, гадюка очковая, выспрашивает, все с подковыркой, все с издевкой. Сейчас вот, змееныш, за меня взялся. Пытается, гад, по моему голосу определить, была у меня с его женой связь любовная или нет? Если была? Продолжается ли сейчас? А когда я начинаю с ним разговаривать, сразу очень волнуюсь. Потому как твердо знаю, что в мои объятия ее, первоначально толкнула не любовь, а его измены. Он и ее то, дочку своего боевого товарища, совратил, старый мерин. В результате, всех сексуальных излишеств, сегодня стал настоящим импотентом. Пьет, негодяй, водку и в нетрезвом, просто в голове не укладывается, аморальном виде, ее мою голубку белую, оскорбляет. А она, мой цветочек аленький, женщина молодая. Ей хочется нормальной, а главное, полноценной жизни и большой, светлой любви. Так, что он, скунс вонючий, придумал. Когда зовет меня к телефону, голос меняет. Спрашивает всякую ерунду, а разговор, енот полосатый, записывает на магнитофон. После режет пленку на мелкие куски, монтирует запись и дает ей, моей лебедушке, прослушать. Как будто бы я, со служебного телефона, развратом занимаюсь и разговариваю с любовницей. Скоро он опять позвонит, так я тебя, как последнего оставшегося в живых друга, очень прошу, ты чуть голос измени и поговори с этой жабой от моего имени…

После прослушивания познавательной лекции для начинающих зоофилов и ботаников, Поняшин мужественно сдержал скупую, закипающую слезу, отвернулся и прерывающимся от волнения голосом, дал слово поговорить. Для убедительности, зачем то провел ребром ладони по шее.

Страшно волнуясь, потея и заикаясь, оставшийся в живых Паняшин, под одобрительные взгляды и просто неприличный, до коликов в желудке, молчаливый припадок хохота Гусарова, во время следующего сеанса связи, поговорил. Хотя называть ту искреннюю чушь, разговором было нельзя. И все же, после разговора, он чувствовал себя настоящим героем нашего времени. Ну, если и не героем, то чем то сродни мифическому богатырю, которому исходя из его человеческих качеств доверили чужую тайну. А богатырь тот, «размахнись плечо, развернись рука», спас добрых и кротких русичей, от поругания иноземным и ненавистным змеем трехглавым.

Когда Паняшин положил телефонную трубку на рычаги и оттер пот со лба. Умирающий от хохота, с раскрасневшимся лицом и полными слез глазами Алексей, всхлипывая прислонил голову к его плечу…

Пытаясь восстановить дыхание, все еще изрыгая из своих недр остатки хохота умело маскируя их под рыдания, он признался Паняшину, что тот своим героическим поступком, спас не одну, а две жизни. Счет до двух, здесь прост. Если бы эта гиеновая акула, с которой он только что балакал по телефону, узнала о гусаровской связи и их взаимной любви, то из табельного оружия убил бы свою жену. Гусаров же, умер бы от горя, во время посещения заброшенного могильного холмика…

Сообщив эти сентиментальные и кровавые подробности, он выбежал из дежурки, чтобы где-нибудь подальше от нее, вволю поплакать над своей неудавшейся судьбой.