Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2 Страница 21

Итак, мне было нужно найти мошенницу, которая быстро поняла бы, как держать себя, и я вспомнил про Кортичелли. Она уже девять месяцев находилась в Праге, а ещё в Болонье я обещал приехать к ней до конца года. Однако по возвращении из Германии, откуда я привёз не очень приятные воспоминания, мне не хотелось снова пускаться в путь во время холодного сезона, да ещё по столь пустячному поводу. Я решил не затруднять себя и вытребовать её во Францию, послав нужные для этого деньги.

Г-н Фукэ, приятель мадам д'Юрфэ, был интендантом в Меце, и рекомендательное письмо к нему, без сомнения, гарантировало благожелательный приём. Там же со своим полком находился и его племянник граф Ластик, которого я хорошо знал. Сообразив сии обстоятельства, я избрал Мец для встречи девственницы Кортичелли. Мадам д'Юрфэ снабдила меня всеми необходимыми письмами, и 25 января 1762 года я покинул Париж, нагруженный подарками и отягощенный крупным аккредитивом, который, впрочем, я совершенно не использовал, ибо мой кошелёк был и без того достаточно полон.

Я не взял с собой никакой прислуги, так как после воровства Косты и мошенничества Дюка уже не мог никому довериться. Через два дня я был в Меце и остановился у “Короля Дагобера” — превосходной гостинице, где встретился со шведским графом Левенгауптом, с коим познакомился у жившей в Париже принцессы Ангальт-Цербстской, матери русской императрицы. Он пригласил меня отужинать в обществе герцога Дё Пона, направлявшегося инкогнито в Париж для встречи с Людовиком XV.

На следующий день я отправился с письмами к г-ну интенданту, который просил меня обедать только у него. Графа Ластика в Меце не оказалось, и я был весьма огорчён этим, так как он намного увеличил бы для меня приятность жизни в сём прекрасном городе. В тот же день я послал Кортичелли пятьдесят луидоров и в письме просил, как только она освободится, найти себе спутника, который знал бы дорогу и мог бы сопровождать её самоё и её матушку. Кортичелли не могла покинуть Прагу раньше великого поста, и чтобы убедить её, я обещал полностью устроить все денежные дела.

Через пять дней я совершенно освоился в городе, однако манкировал обществом ради театра, в коем меня привлекла одна актриса комической оперы. Её звали Ратон, и ей было лет пятнадцать-шестнадцать, как это принято среди актрис, которые всегда убавляют хотя бы два или три года — вполне простительная и свойственная всем женщинам слабость, ибо молодость составляет для них первейшее преимущество. Ратон была не так красива, сколь привлекательна, однако особенно соблазнительной делало её совсем другое обстоятельство: она назначила за свою невинность цену в двадцать пять луидоров.

Можно было провести с ней ночь и за один луидор, а двадцать пять платить лишь в том случае, если удастся произвести желаемое действо. Стало известно, что многие офицеры и молодые чиновники пытались совершить сей подвиг, однако же безуспешно, и каждый терял только свой луидор.

Необычайность такого положения была слишком пикантной, чтобы и у меня не возникло искушения. Посему я поспешил заявить о себе, но, не желая быть обманутым, принял меры предосторожности. Я сказал этой красавице, что она придёт ко мне ужинать и получит двадцать пять луидоров, если полностью удовлетворит меня, а в противном случае — шесть, конечно при условии, что у неё не обнаружится никакого изъяна.

Ратон пришла вместе со своей тёткой, которая за десертом оставила нас и удалилась в соседнюю комнату, чтобы провести там ночь. Девица оказалась идеалом по совершенству форм, и я не мог спокойно думать о том, что буду иметь в полном своём распоряжении и скоро, подобно Одиссею, завладею руном, правда не золотым, а цвета чёрной смоли, кое не поддалось усилиям самых блестящих юношей Меца. Читатель может подумать, что, не располагая более крепостью молодого возраста, я чувствовал неуверенность после безуспешности предшественников. Но ничего подобного — я не сомневался в себе и только посмеивался. Ведь остальные были французами, которые искуснее в умении штурмом взять неприступную крепость, чем защищаться от проделок молодой мошенницы. Родившись итальянцем, я хорошо знал все их уловки и был уверен в своём успехе.

Однако мои приготовления оказались излишними. Попав ко мне в объятия, Ратон сразу поняла бесполезность притворства и не прибегала ко всем своим фокусам, которые заставляли неопытных претендентов почитать её за то, чем она уже никак не была на самом деле. Девица вполне отдалась мне, а когда я пообещал ей сохранить тайну, ответила на мои чувства с неменьшим пылом. Конечно же, ей не пришлось испытать ничего для себя нового, и поэтому можно было не давать ей двадцать пять луидоров. Однако я остался доволен, да и вообще не придавал значения подобного рода обстоятельствам, а посему вознаградил её так, словно мне первому выпало вкусить сего плода.

Я содержал Ратон по луидору в день до прибытия Кортичелли, и она оставалась верна мне, так как неотступно находилась возле меня. Общество сей милой девицы было столь приятным, что я немало раскаивался в необходимости ждать мою итальянку, о приезде которой мне сообщили в ту минуту, когда я выходил из ложи, собираясь идти домой. Наёмный лакей громким голосом объявил, что моя супруга с дочерью и ещё одним господином прибыли из Франкфурта и ожидают меня в гостинице. “Дурак, — ответил я ему, — у меня нет ни жены, ни дочери”. Впрочем, это не помешало всему Мецу узнать о приезде моего семейства.

Кортичелли бросилась мне на шею, хохоча, по своему обыкновению, а старуха представила человека, сопровождавшего их от Праги. Это был наш соотечественник по имени Монти, давно обосновавшийся в Праге и зарабатывавший на хлеб обучением итальянскому языку. Я с удобством поместил синьора Монти и старуху, а молодую ветреницу отвёл к себе в комнату. Я нашёл её изменившейся в лучшую сторону — она выросла и приобрела более округлые формы, а грациозность манер окончательно делала из неё замечательно красивую особу.

— Сумасшедшая, зачем ты позволила матери назваться моей женой? По-твоему, это очень лестно для меня?

— Она страшно упряма и скорее даст себя высечь, чем назовётся моей гувернанткой, потому что для неё гувернантка и сводня одно и то же.

— Какое невежество! Но мы заставим её согласиться, по доброй воле или силой. Я вижу, ты роскошно одета, значит, тебе повезло?

— В Праге мне удалось обольстить графа Н., и он был щедр. Но, мой друг, я прежде всего хочу просить, чтобы вы отпустили синьора Монти. У сего честного человека в Праге осталось семейство, и он не может долго задерживаться.

Франкфуртская карета отправлялась тем же вечером. Я велел позвать Монти и, поблагодарив его за услуги, щедро наградил, так что он уехал вполне удовлетворённый.