Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы Страница 22

– Какого?

– Что какого?

– Какого советника?

– Его звали Гуго Гофштангль!

– Шваль?

– Гофштангль говорю! Гуго! Шваль – это ваша фамилиё!

– Цена?

– Двести тысяч!

– Чего?

– Долларов!!!!!

– Доралов??? Двести доралов?

– Долларов! Двести тысяч!

– Да! Друг мой! Вы шутите! Двести тысяч доралов за груду металла и гнилых гоношистких деревяшек? Гражданин! Вы бредите наяву! Тогда я за такие деньги и вас впридачу куплю!

– Не хотите, не берите! У меня есть соседка, которой нужно вывести хлам бесплатно! Возьмите её инструмент!

– Другие навязчивые состояния есть?

– Двести тысяч! Я говорю! И ни на йоту меньше!

– Чего?

– Я же сказал! Отнюдь не рватых калош!

– П..дюлина!

– Плохо слышно!

– Я понимаю! А сколько?

– Двести ты! Я же скаал!

– Оно скаало! Вы говорите «Мюльбах»? Говорите ясно! А то вы темните всё!

– О да!

– Что такое о да? Мюльбах»?

– Да!

– Сколько!

– Двести штук баксов! Кэш!

– Скажите, вы часто бредите? Я – врач! Я мог бы быть вам полезен!

– Я сказал – двести тыщ!

– Шура, меня волнует ваш пионэрский оптимизм! Может, вы и продать хотите? Такое впечатление, что этот конёк-горбунок живёт в бутылке и вправду думает продать груду гнилых щепок за мешок зелёные доралов! Шура! Моя бабушка говорила мне: «Изя, сколько бы не давал этот прохвост, всё равно держи карман под надзором! Шура! Жизнь длинна, как свиток торы! В ней всегда есть место подвигам! Не теряте надежды! У вас купят! Лет через сто!

– С кем вы там разговариваете? С собой! Я сейчас раздолбаю телефонную трубку о вашу голову!

– Вы думаете? – деликатно сказали на другом конце трубки. Кисло-сладким таким голоском. Вроде и результата нетути, и ссориться не хочется!

– Думаю!

– А? Шеф! Не гневите господа! Право! Нельзя ли дешевле? Неужели вы бука?

– Что?

– Шеф! Каменные скулы вам явно не к лицу! Я думаю, вам следует исчислять цену в рублях! И тогда есть возможность удачно сочетать интересы сторон ко всеобщему благу! Вам, я знаю, неравнодушен народ наш крепышанский?

– Так вы берёте?

– Невинное дитя Арины Родионны! Капитан, не надо скорби! Скорей улыбнитесь маленькому горбатому гному, истосковавшемуся по вашей светлой любви! А серьёзно… Нельзя ли обойтись двумя?

– Чем двумя?

– Рублями!

– Дитя таблоидов! Ваши шутки неуместны! Я кладу трубку на рычаг!

– Нельзя?

– Прочему?

– Потому что как только вы положите трубку, за вами придут наши славные чекисты и увезут вас в фараоновском бобике за полярный круг!

– Куда?

– Куда глаза глядят! Шеф, скинуть можно!

– Нет! К сожалению!

– Что, крафт нынче дорог? Или бонусы кончились?

– Да! У нас только для гениев скидка! Вы не гений!

– Почём знаешь? Дельфийская брехалка? Я в детском саду из рогатки в глаз воспитательницы мог попасть с первого захода!

– Видно по лицу и обуви, товариш! Вы не наш покупатель! Друг мой, идите в «Эльдорадо»!

– Я? Друг? Не ваш?

– Зачем вам «Мюльбах», товариш? – внезапно съязвила трубка, – Вы что, на нём играть будете? «Пупсик»?

– Паяц-падла, я у телефона! Человек! – я снова не выдержал муки преследования, – На мне стодолларовые ботинки и шляпа, какой у тебя никогда не будет! Я тебя достану, и ты будешь языком полировать мои ботинки!

– Вот как? – сказала трубка и обиделась.

– Опусти трубу, Гомер ё…! – уже в мировое пространство кликнул гордый я, – Торгаш!

– Вот как? – в предпоследний раз отозвалась трубка.

– Мюльбах! Мюльбах! Будь ты трижды проклят! – крикнул в трубу.

О, это был он!

– О, как! – в заключение сказала трубка.

На этом разговор завершился! Потом кто-то позвонил ещё раз, надеясь втайне на смягчение нравов.

Привет! Это я! Если бы ненужные людям слова выбрасывались на свалку, она была бы единственным местом, где бы я появлялся вместе со своим золотым протазаном и тучной гладиаторской сетью! Харль, братья мои! Харль! Я прохожу пред вами мощным австрийским маршем, печатая гусиный шаг и выбрасывая руки одну за другой!! Преторианцы мои любимые! Братья и сестры! Приветствую вас! Дойчлэнд, Дойчленд, юбер алес, как утверждал мой приятель перзиден САШ Джордж Бусч! Давно не виделись, стрючки! И стали забывать друг друга! А что если бы тут случилось землетрясение, что бы было? Совсем бы забыли друг друга? Работа у меня такая – думать дальше своего носа! Заглядывать в будущее, как сказал бы один козёл с радио! Вы обо мне уж наверно стали забывать?

«На мой взгляд, если Соединенные Штаты говорят, что будут серьезные последствия, и если эти серьезные последствия не появляются, то это вызывает негативныепоследствия».

Я вам напомню! Запомните! Зовут меня Алекс! Алекс Лихтенвальд! Я вам не дойная корова! Харль вам всем!

В городе я встретил пьяного провидца, который мог про стихи и про стихотворцев рассказать!

Отдельный человек земли Фиглеморской писатель Иван Фанфуриков своё выступление на каком-то замшелом окололитературном вечере начал со слов: «Я никогда не был награждён никакими наградами, орденами, медалями, граммофоном от профсоюза, и ничего, не умер!» А потом безнадёжно шмякнув рукеой о графин, ляпнул, добавил: «И не хочу этого! Не хочу!»

Ему попытались поверить, потому что автору романов «Земля» и «Хлеб», с их сермяжными коловращениями, приходится верить на голое слово!

Он был автором нескольких мутных фельетонов про уборщиц и домоуправов! А также кучи омерзительных анекдотов и афоризмов, которые правили ему все встретившиеся. Наверно так писали Пиплии левиты две с половиной тыщи лет назад!.

Я сегодня снова увидел Тукитукича, упорно разглядывав-шего богатые витрины со знатными девичьими колготками. Сбышек Магоручо!

С детства Тукитукич считался позором семьи, и мать часто закрывала подолом лицо, узнавая о проделках сына.

Бедность была такой, что в дом не нуждался во входной двери. Хотя стол был под стать двери, с раннего детства Туки был со снобцой. Однажды он отодвинул миску с едой, поданной его матерью и прорыготал:

– Мать! Убери! Маца стухла!

После чего отец высек его до крови бахромой со своего камзола. Камзол был непременным атрибутом семьи и дед Тукитукича утверждал, что в шестнадцатом веке камзол носил знаменитый Шотландский колдун по кличке Чарли Большой Палец, а потом его падчерица и служанка. Так это было или не так, теперь сказать сложно, но пена на губах, с какой отец Тукитукича отстаивал эту версию, убеждала порой даже мёртвых.

Потом пришло вдруг почти фантастическое благосостояние.

До войны папа-юрист и мама-врач гинеколог волокли в дом столько еды, что хватало даже кошке.

Началась война и всё вокруг прекратилось – всё! Сильнее всего сократилось производство еды. Если не сказать сильнее! Отсутствие еды потрясало Тукитукичей гораздо сильнее огромных потерь на фронтах и на флоте. Еда исчезла вовсе! Икра там, сало. Единственное, что тогда процветало в мире – так это вопли и проповеди сионистских проповедников, на всех углах призывавших дураков отдавать деньги на новый проект в Палестине! Наблюдать со стороны это было очень интересно, ибо с самого начала было ясно, что сколько ни дай на эту проклятую Палестрину, сколько волка не корми, зубы у этого зверя в овечьей шкуре никогда не затупятся! Если у нас в Блефуску призывы подобного рода были подпольные и о них знала только дюжина активистов и полдюжины оборотней с термометрами, в Америке оболвание глупцов проводилось с небывалым размахом. Дети с шапками шныряли в толпе, умоляя помочь Палестине. А на не желавших помочь Палестине смотрели с подозрением и отвращением. Визг у синагог стоял такой, что негры впадали в ступор и прекращали размножаться.

Пройдёт всего пара десятков лет и негры, стоявшие 99-ми в очереди обездоленных американских париев, потеснят сионистов в борьбе за кошельки избирателей и визг будет стоять теперь не только у синагог, но и у методистских церквей с раздолбанным пианино внутри, и двумя чёрными хористками со ртами от уха до уха и у комитета возрождение афроамериканского духа, который теперь назывался «Одинокое Сердце Мартина Лютера Кинга». Голливуд целиком принадлежал произраильской партии и на обиженных негров смотрел с неприязненным подозрением.

Было провокационное сообщение об одном чёрном активисте, якобы он прекратил работать пропагандистом и стал сутенёром.

Меж те в самой Палестине отчаянные просьбы арабов о скорейшем выселении их из городов и весей в тар-тары и пустыни, стали столь частыми, что оперившееся к тому времени правительство Израиля не могло не отреагировать на них лояльно. И оно стало высылать арабов из страны сначала поодиночке, потом семьями, и наконец целыми городами.

Процедура называлась «Демократической Толерантной Фильтрацией» и была обставлена томами новых вполне демократически сформулированных законов. Родители Тукитукича, хоть и были примерными гражданами Блефуску, на Палестину смотрели с причмокиванием и одобряжем. И новые законы Израиля втайне находили удивительно правильными. Короче говоря, сионистская пропаганда находила живой отклик в сердце Абрама Иосифовича и Эльзы Максимовны, любивших в равной степени свою революциооную родину и «Голос Америки»