Василий Ардаматский - Первая командировка Страница 22

— Обойти стороной, — ответил Самарин.

— Нет! — резко повел головой Иван Николаевич. — Сначала очень полезно подумать. О чем? Например, о том, не является ли для него немецкая оккупация бедой? Он, надо полагать, националист, а оккупанты и не думают о самостоятельности его Латвии. Наоборот, они подмяли ее своей властью. Он бы, может, пошел служить в латышскую армию и даже воевать с нами, но оккупанты возрождать латышскую армию и не помышляют, создают из латышей только небольшие карательные подразделения под немецким командованием. А в каратели он идти не хочет. Расстреливать своих ему не с руки. Он бы подался в «Орлы Даугавы» — есть там такая вроде националистическая организация, -- но и там засилье немцев, и опять же карательная деятельность. В общем, служить у оккупантов полковник не хочет. Поехал он на хутор братьев в в Курземе, а там стон стоит от всяких реквизиций: немцы взяли лошадей, отняли грузовик, батраки разбежались — некому работать. И вдобавок рядом расположилась немецкая воинская часть, и для ее офицеров взята чистая половина отцовского дома. Это я тебе не сказки рассказываю, а факты, изложенные в одном недавнем донесении оттуда. Так как же мы с тобой поступим с этим полковником? Обойдем стороной, не считаясь с тем, что он, именно, он нам очень может пригодиться?! Молчишь? Правильно, с полковником нужно начинать работать. Только умно, осторожно, но ра-бо-тать.

Я сейчас расскажу тебе, как я однажды в подобной ситуации чуть не сорвал дело из-за того,что хотел опереться на арифметику, когда надо было — на алгебру...

— Не так давно, в конце двадцатых годов, закинула меня служба во Францию. Легенда у меня была железная: поручик царской армии, воевал у Юденича, потом в белопольской армии. Где-то разжившись, неплохо обосновался в Париже, приобрел здесь лавочку, торгую канцелярскими товарами, газетами, куревом. Не ахти что, но все же не нищий, как многие другие господа русские офицеры. Могу даже тем, другим, и помочь в нужде. И конечно же, я монархист. Сплю и во сне вижу наш трехцветный над Зимним дворцом, а пока состою в активистах РОВСа. Это Российский общевоинский союз — антисоветская организация на чужих хлебах, объединявшая всю осевшую в Европе военнобелогвардейскую сволочь. В то время довольно опасная для нас организация, и потому было решено всячески подрывать ее изнутри. То было и моим делом.

Действовал я, однако, не один. Было еще несколько наших, работавших самостоятельно. Но моя лавка была очень удобным местом для явок, и часто бывало так, что у меня встречались наши люди, но я не знал, ни кто они, ни что они делают.

Операция была сложной, тонкой и очень опасной. Возле генералов РОВСа неотлучно находились опытные деятели царской контрразведки, связанные теперь с разведками иностранными, так что операция, повторяю, была очень сложной. Если рассказывать о ней — недели не хватит. Расскажу тебе только один свой эпизод, связанный с нашей темой...

Получаю я задание найти путь к одному полковнику, причем подходить к нему надо с расчетом, чтобы он нам помогал. Кто же он был, этот полковник, если его рассматривать по арифметике? Из богатого помещичьего дворянского рода. Во время первой мировой войны служил в Главном штабе. Потом подвизался в деникинской белой армии. Теперь — эмигрант, но эмигрант со средствами. Удачно играет на бирже, купил дом в Ницце, создал там доходный пансион. По всему видно, что новой для него коммерческой деятельностью увлечен. Живет совершенно один. Образ жизни ведет аскетический, хотя мужчина в соку — ему было тогда лет сорок пять. Занимается спортом, автомобилист, играет в теннис. И кроме всего этого, он друг одного из руководителей РОВСа — генерала. Вместе проводят отдых в Ницце, и генерал живет там у него.

Если по арифметике, то просто и соваться к этому полковнику нечего. Так я и решил, когда собрал о нем все данные. А мне говорят: а не обратил ты внимания на то, что этот полковник ни разу нигде — ни в русской прессе, ни вообще где-нибудь публично — не сделал ни одного антисоветского заявления? Ни разу не видели мы его имени и в списках жертвователей на борьбу с большевиками. Дальше. Почему он, находясь в Париже, не присутствовал в Бианкуре на юбилейном чествовании генерала Кутепова? Надо разобраться, в чем тут дело.

Месяца два ходил я вокруг этого полковника, по маковым росинкам собирал всякую о нем информацию. Ничего ясного. Но появилось одно смутное предположение — не остались ли в России близкие полковника и не руководит ли им страх за их судьбу? Почему возникла эта мысль?

Однажды я вел наблюдение за этим полковником. И вот, едет он на вокзал. Там уже стоит поезд Париж — Варшава. Полковник в поезд не садится, прогуливается возле классного вагона — явно кого-то ждет. Прибывает группа каких-то важных господ. По их поведению возле вагона понятно, что трое из них уезжают, остальные провожают. К одному из отъезжающих подходит мой полковник, они отходят в сторонку, и я заметил, как полковник передал ему что-то — вроде письмо. Затем полковник остался на перроне, и было видно, что он хорошо знаком со всеми: и с отъезжающими, и с провожающими. Но когда прибежали фоторепортеры и начали целиться из своих аппаратов, полковник стал к ним спиной.

Поезд ушел. Полковник уехал к себе на квартиру. Вот и все.

А на другой день в газетах фото: делегация французских коммерсантов, выехавшая в Россию по приглашению советских внешнеторговых организаций.

Стоп!

Не дал ли полковник одному из них письмо, адресованное кому-то в России? Была проведена проверка этого предположения.

Французские коммерсанты сначала побывали в Москве. Здесь ничего не было замечено. Потом они поехали в Ленинград. И как только поселились в гостинице, один из них — то ли по наивности, а может, из хитрости — вызвал горничную и попросил ее опустить письмо в почтовый ящик. Письмо, в общем, было опущено. Оно было адресовано брату полковника, довольно известному в Ленинграде ученому и вполне советскому человеку. Того, что брат у него белый офицер и, очевидно, находится за границей, он никогда не скрывал, писал об этом в анкетах.

Наши решили действовать открыто и пошли к нему. А он уже и сам заявил о письме у себя в институте. Он показал нашим письмо брата — это была целая исповедь о том, что с ним произошло с того дня, когда он совершил непростительную ошибку и уехал из Петрограда к белым. Он извинялся перед братом за то, что, убегая, забрал все семейные ценности. Ему удалось их сохранить, а во время жизни во Франции значительно приумножить. Он писал, что активно и успешно занимается коммерческой деятельностью, и спрашивал, можно ли переводить в Советский Союз ему деньги. И дальше он очень сильно писал о своей тоске по родине, о своем одиночестве, на чем свет стоит костерил белую эмиграцию со всеми ее бредовыми антисоветскими делами и мечтами. А о своем друге генерале написал, что считал его раньше умным человеком, а теперь видит, что он ослеп и оглох от ненависти к большевикам. Еще он писал, что давно и внимательно следит за тем, что делается на родине, и что, по его мнению, большевики предложили России единственно возможный путь к благоденствию. И заканчивал письмо строчками о том, что он все чаще думает, как бы ему вернуться в Россию, даже понеся при этом наказание, но если, конечно, его не расстреляют. Спрашивал об этом мнение брата.