Густав Эмар - Тайные чары великой Индии Страница 22

— Я явился в лагерь воинов кайенов, — ответил он, — чтоб сесть у советного огня и выразить моим красным братьям просьбу слишком справедливую, чтоб быть оттолкнутыми ими.

— Кайены люди разумные, — ответил величественно Красный Нож, — никто напрасно не прибегал к их правосудию.

— Я это знаю, — сказал, поклонившись, лейтенант капитана Грифитса, который отлично знал, с кем имеет дело, и потому не поверил ни одному слову из всего сказанного. — Я знаю, что кайены разумные воины; просить у них удовлетворения за оскорбление или наказания за обиду — это значит получить наверняка просимое.

Индейские вожди молча поклонились; лейтенант продолжал таким спокойным тоном, как будто бы он находился в гостях в каком-нибудь Нью-Йорке или Бостоне.

Я так надеюсь на честность моих красных братьев, что ни минуты не колебался прийти в лагерь с моими молодыми людьми; к тому же нет никаких причин для ссоры между кайенами и желтолицым Красной реки; топор давно уже зарыт между ними; зачем же я буду бояться прийти к своим братьям даже без оружия? Если б я думал, что они нам враги, то двести желтолицых воинов стоят лагерем в двух с половиной милях отсюда; я мог бы с ними явиться и предъявить свое требование сахему. Я не хотел этого сделать, я знал, что я шел к друзьям.

Наступило молчание.

Хотя индейцы оставались бесчувственны к последним словам, но они отлично поняли, на что намекал молодой человек, говоря — какими силами он располагал.

Красный Нож сделал почти незаметный знак; один из воинов выделился из тесной группы, стоящей кругом совета, и сейчас же удалился. Но это не ускользнуло от лейтенанта. Он понял, что вождь доверяет его словам, и послал разведчика, чтоб убедиться; он улыбнулся, но продолжал:

— Краснокожий негодяй, не принадлежащий ни к какому племени и которого оттолкнули все нации, пришел ко мне в лагерь и просит моего гостеприимства; это гостеприимство я ему предложил, а он отблагодарил меня за мое доверие тем, что украл одну из моих пленниц; пусть мне братья ответят, имел он право так поступать? Честно ли его поведение? Не изменил ли он законам гостеприимства? Пусть мои братья рассудят; я все сказал.

Взгляды всех повернулись на индейца, неподвижно и небрежно опиравшегося на ручку тотема.

Сахем сделал ему знак подойти и, бросив на него подозрительный взгляд, сказал:

— Мой брат обвинен, пусть он защищается.

Индеец презрительно улыбнулся, сделав над собой усилие.

— Я думал, что насмешливая птица не встречается в этих холодных странах, — начал он, — а между тем ее обманчивое пение раздается в моих ушах; и какому племени принадлежит эта лживая собака, которая смеет предполагать, что я, вождь и Сагамор моего племени, не принадлежу ни к какому племени? Посмотрите его кожу, она ни белая, ни черная, ни красная; от какого же племени он происходит? Сам он не знает; он не может произвести человека — своего цвета; он постыдное сочетание белого негодяя и самки кабана. По какому праву возвышает он голос перед советом вождей, — он, который сам управляет шайкой бандитов? Мое племя живет далеко, там, где восходит солнце; племя это отважно, многочисленно; я главный вождь Окасов; мое имя Курумилла; вот мой тотем.

Говоря таким образом, Курумилла сделал два шага вперед и расстегнул блузу, покрывающую его грудь.

Тогда присутствующие могли увидеть синюю татуировку на левой стороне его груди, представляющую восходящее из облаков солнце.

— Курумилла! — вскричали вожди, почтительно ему кланяясь.

— Брат и друг Искателя следов, покровителя краснокожих? — спросил Красный Нож с волнением.

— Я Курумилла; чтоб не расставаться с Искателем следов, я оставил друзей, родных, свое племя и страну; я пришел сюда и нашел других братьев между людьми моего цвета кожи.

Красный Нож встал и, приветливо кланяясь вождю, сказал:

— Он говорит нам, что он Сагамор; пусть он сядет на место Красного Ножа; пусть он повелевает; что он решит, то и будет сделано. Все, что ни делает Курумилла, будет хорошо сделано. Мудрость живет в нем, Ваконда его любит; а он никому не обязан объяснять свое поведение.

Курумилла величественно сел на место Красного Ножа и, подняв руку, сказал:

— Я благодарю моего брата, что он не просит у меня объяснений, но я не косноязычен, и моя честь требует, чтоб мои сыны кайены были судьями над этим человеком и мною. Этот метосс изменнически проник в дом этой женщины и украл ее у друзей и семейства, которые оплакивают ее, считая уже мертвою; с тех пор он таскает эту несчастную за собой, чтоб продать ее мормонам; вот что сделал этот человек. Имел ли он на это право?

— Нет! — ответили вожди в один голос.

— И вот что сделал я, — продолжал рассказывать Курумилла, — я попросил гостеприимства не у него, а у его начальника капитана Грифитса; эта несчастная оскорбленная женщина попросила моего покровительства у краснокожих, и я не мог ей отказать; вчера, когда желтолицые оставили место лагеря, я удалился и сегодня при полуденной остановке, когда они все спали, по горло наевшись и упившись водки, проскользнул между ними и похитил молодую девушку; мои братья знают остальное. Чем я изменил гостеприимству, пусть мои братья рассудят.

В эту минуту вернулся посланный Красным Ножом разведчик, он сделал знак сахему, который один только понял его.

— Пусть мой брат судит, а не мы, — сказал Красный Нож, — его поведение честно, изменники — это желтолицые.

— Идите, — сказал Курумилла лейтенанту, — ваши сапоги оставили и так слишком глубокие следы в том лагере, вы для нас не друзья и не враги; ступайте, но помните, что топор не настолько зарыт между нами, чтобы нельзя было его скоро отрыть; идите, как вождь сказал.

Несмотря на свое нахальство, лейтенант Маркотет ничего не нашел сказать; сознавая внутренне, что он играет скверную роль, главное, что он бессилен, он молча, склоня голову, встал, довольный уже тем, что так дешево отделался от западни, в которую так неловко попался.

Он и три товарища присоединились к остальному отряду и скоро ускакали, переехав через реку.

Кайены, спрятанные недалеко и, вероятно, получившие приказание, пропустили их беспрепятственно.

Два часа позднее лейтенант Маркотет возвратился в лагерь капитана Грифитса и униженно рассказывал ему свою неудачу.

Глава VI. Валентин заключает союз с Черноногими

Вожди остались сидеть на корточках вокруг советного огня, молчаливо покуривая свои трубки и погруженные в сердечные размышления.

Курумилла, отдав приказание отвести донну Долорес в палатку, куда ее почтительно и поместили, утомленный длинным разговором и привыкший молчать, завернулся в свой буйволовый плащ, чтоб отдохнуть и собраться с мыслями.