Уилбур Смит - В поисках древних кладов Страница 23

В эту минуту со склона горы прогрохотал пушечный выстрел. Подняв глаза, он увидел облачко белого дыма, поднимающегося с наблюдательного поста на Сигнальном холме.

Выстрел предупреждал население города, что в Столовую бухту входит корабль. Прикрыв глаза козырьком фуражки, Зуга заметил, как из-за мыса показалось судно. Он не был моряком, но сразу узнал неказистые очертания и торчащую дымовую трубу канонерской лодки военно-морского флота, рьяно преследовавшей «Гурон». Неужели с тех пор и впрямь прошло две недели. Канонерская лодка «Черный смех» раскочегарила котлы, и ветер относил в сторону тонкий флажок темного дыма. Корабль, качнув реями, повернул в бухту, идя против ветра под острым углом, и вскоре прошел меньше чем в километре от стоявшего на якоре «Гурона». Столь близкое соседство этих кораблей, подумал Зуга, открывает невиданные возможности для возобновления вражды между капитанами, но первым чувством, которое испытал майор, было разочарование. Он надеялся, что его экспедицию отвезет на восточное побережье торговое судно. Он резко отвернулся, взял у слуги поводья и легко вскочил в седло.

— Куда дальше? — спросил Зуга слугу, и худенький желтокожий юноша в ливрее сливового цвета — цвета Картрайтов — указал налево.

Дорога здесь разветвлялась, тропинка поднималась на перевал и спускалась к океану, пересекая поперек драконью спину Капского полуострова.

Они ехали верхом еще два часа, последние двадцать минут по глубокой колее, выбитой повозками, и добрались до лощины, разделявшей надвое крутой горный склон. Там, в роще цветущих мимузопсов, спрятался просторный дом под соломенной крышей. Горный склон позади дома густо порос кустарником протеи, по усыпанным цветами веткам с криком сновали длиннохвостые нектарницы. Сбоку с гладкой скалы срывался водопад, он клубился облаком брызг и исчезал в глубоком зеленом пруду, по которому курсировала флотилия уток.

Полуразвалившийся дом выглядел неряшливо, стены давно нуждались в побелке, солома свисала с крыши грязными лохмотьями. Под мимузопсами было как попало разбросано старинное снаряжение, стоял фургон без одного колеса, деревянные части которого были почти целиком съедены червями, валялся ржавый кузнечный горн, в котором сидела на яйцах рыжая курица, с ветвей деревьев свисали полусгнившая сбруя и веревки.

Зуга соскочил с седла, и навстречу ему из-под парадного крыльца с бешеным лаем и рычанием выскочило с полдюжины собак. Они сновали у его ног, и майор принялся отбиваться, пустив в ход хлыст и сапоги, так что рычание сменилось испуганным визгом и воем.

— Кто вы такой, черт возьми, и что вам здесь нужно? — донесся сквозь шум и гам громкий голос.

Зуга еще раз хлестнул огромную лохматую бурскую гончую с гривой жестких волос между лопаток и попал псу точно в морду. Пес отскочил подальше, все еще скаля клыки и издавая убийственный рык.

Майор поднял взгляд на человека, стоявшего на веранде. Под мышкой тот держал двуствольный дробовик, и оба курка были взведены. Человек оказался столь высок, что ему приходилось нагибаться, чтобы не удариться о стреху, но худ, как плакучий эвкалипт, словно десять тысяч тропических солнц выжгли плоть и жир с его костей.

— Имею ли я честь видеть мистера Томаса Харкнесса? — спросил Зуга, стараясь перекричать лай собачьей своры.

— Вопросы здесь задаю я, — прорычал в ответ тощий великан.

Его борода, белая, как грозовое облако над горным вельдом летним днем, свисала до пряжки ремня. Такие же серебристые волосы покрывали голову и доходили до воротника короткой кожаной куртки.

Его лицо и руки обветрели до цвета жевательного табака и были испещрены мелкими пятнышками, похожими на родинки или веснушки, — это свирепое африканское солнце за много лет разрушило верхний слой кожи. Глаза были черными и живыми, как капельки дегтя, но белки подернулись дымчато-желтым — цвет малярийной лихорадки и африканских болезней.

— Как тебя звать, парень? — Томас Харкнесс обладал глубоким сильным голосом.

Без бороды ему можно было бы дать лет пятьдесят, но Зуга знал, что ему семьдесят три. Одно его плечо было выше другого, и рука с изувеченной стороны свисала под неестественным углом. Зуга знал, что его изуродовал лев — прогрыз плечо до кости, но он ухитрился другой рукой вытащить из-за пояса охотничий нож и всадить его хищнику меж передних лап, прямо в сердце. Это случилось сорок лет назад, и увечье стало выразительной приметой Харкнесса.

— Баллантайн, сэр, — крикнул Зуга сквозь лай псов. — Моррис Зуга Баллантайн.

Старик свистнул, переливчатая трель утихомирила собак, и они сгрудились у его ног. Не опуская дробовика, он нахмурился, резкие черты собрались морщинами.

— Отпрыск Фуллера Баллантайна, что ли?

— Так точно, сэр.

— Ей-Богу, сынок Фуллера Баллантайна заслуживает заряда дроби в задницу. Не виляй ягодицами, когда будешь садиться на лошадь, парень, а то я могу не устоять перед соблазном.

— Я проделал долгий путь, чтобы встретиться с вами, мистер Харкнесс. — Не сходя с места, Зуга улыбнулся искренней, подкупающей улыбкой. — Я ваш величайший поклонник. Я читал все, что о вас написано, и все, что вы написали сами.

— Сомневаюсь, — прорычал Харкнесс, — мое они почти все сожгли. Слишком крепко для их нежных печенок.

Но враждебный огонь в его глазах, мигнув, погас. Он вздернул подбородок, рассматривая стоявшего перед ним молодого человека.

— Не сомневаюсь, что вы столь же невежественны и высокомерны, как и ваш отец, но по крайней мере обходительнее. — Он посмотрел на сапоги Зуги, а потом медленно поднял взгляд, изучая его. — Поп, — спросил он, — как отец?

— Нет, сэр, солдат.

— Полк?

— Тринадцатый мадрасский пехотный.

— Звание?

— Майор.

С каждым ответом выражение лица Харкнесса все больше смягчалось, пока наконец он еще раз не встретился взглядом с молодым Баллантайном.

— Трезвенник? Как отец?

— Ни в коем случае! — горячо заверил его Зуга, и Харкнесс впервые улыбнулся, опуская стволы дробовика до земли.

С минуту он дергал себя за остроконечную бороду, потом принял решение:

— Пошли.

Он отрывисто кивнул и повел гостя в дом. Большую часть дома занимала огромная центральная зала. Высокий потолок из сухого тростника поддерживал в ней прохладу, узкие окна пропускали мало света. Пол был выложен половинками персиковых косточек, вцементированных в глину, смешанную с навозом, стены достигали чуть ли не метра в толщину.

На пороге Зуга остановился и захлопал глазами от удивления. Повсюду: на стенах, на стропилах в темных углах, на всех столах и стульях — висели и лежали самые неожиданные предметы.