Александр Дюма - Женитьбы папаши Олифуса Страница 23

Вот как это происходит в Гоа: вы покупаете на базаре по двадцать — двадцать пять экю пятнадцать красивых девушек, нарядно одеваете их: кольца на пальцах, серьги в ушах; ставите каждой на голову корзинку, в корзинку кладете фрукты; с восьми часов утра вы выпускаете девушек на улицу. Молодые богатые люди, любящие фрукты и беседу, зазывают красоток к себе. Некоторым удается опорожнять свою корзинку восемь и даже десять раз в день. Даже если каждая корзинка приносит хозяину не больше рупии, то, поскольку он может и не платить девушкам, — ведь это рабыни, сами понимаете, — дело это достаточно прибыльное.

Вначале меня поразило, что на улицах попадались одни рабы, метисы и индийцы. Правда, время от времени негры проносили паланкины, но так плотно закрытые, что нельзя было рассмотреть сидящего внутри человека, а он сам мог через проделанные окошки свободно видеть все. Я с первого дня стал жаловаться на отсутствие женщин, отчего улицы Гоа казались мне беднее и печальнее; но меня уверили, что послезавтра, на поле Святого Лазаря я увижу первых красавиц города. На вопрос, что это за поле Святого Лазаря, мне ответили: место для устройства аутодафе.

Как мне объяснили, очень трудно, не имея больших связей, заранее оставить за собой место, или же надо заранее отстоять длинную очередь, чтобы получить желаемое. Но, поскольку меня считали очень богатым — об этом я уже говорил, — то мне наперебой предлагали места, не стесняясь спрашивать за них по две-три пагоды. Видя, что я торгуюсь, они понемногу стали сбавлять цену, и в конце концов за две рупии я получил место прямо под ложей вице-короля.

Торжество должно было состояться в день святого Доминика, покровителя инквизиции; я уверен, что, кроме меня, накануне никто в Гоа не ложился спать. Всю ночь на улицах не прекращались танцы, песни и серенады; ясно было видно, что, как это раз двадцать мне повторяли в течение дня, назавтра должно было произойти нечто чрезвычайно угодное Богу.

У меня было место на трибунах, окружавших поле для аутодафе; оттуда я мог наблюдать зрелище во всех подробностях. Сначала я увидел выходивших из своей тюрьмы осужденных: их было около двухсот.

Подумав, что сожжение такого количества преступников должно занять не меньше недели, я спросил, сколько же времени будет продолжаться праздник. Горожанин — богатый португальский торговец, к которому я обратился, — объяснил мне, грустно качая головой, что суд инквизиции с каждым днем все более ослабляет свое рвение и что среди всей этой толпы язычников и еретиков всего трое приговорены к сожжению; все другие подлежат менее суровому наказанию и отделаются всего лишь пятнадцатью, десятью, пятью или двумя годами тюрьмы; некоторые даже приговорены всего-навсего к публичному покаянию и должны только присутствовать при казни троих несчастных, которых сочли достаточно виновными для того, чтобы сжечь их. Я попросил показать мне этих обреченных. Мой любезный собеседник ответил, что нет ничего проще, чем узнать их, поскольку на их длинных черных одеждах были изображены они сами среди языков пламени на костре, вокруг которого пляшут черти; приговоренные к тюремному заключению носили одежду с изображением языков пламени, спускающихся от пояса к подолу, а не поднимающихся от подола к поясу; те же, что должны только покаяться публично и в качестве наказания присутствовать при сожжении, носили черные с белыми полосами одеяния без всяких поднимающихся или опускающихся языков пламени.

Сначала всех осужденных отвели из тюрьмы в иезуитскую церковь и там призывали раскаяться в грехах, а потом прочли каждому его приговор; впрочем, по надетому на него платью каждый знал уже, что его ожидает. Затем, после мессы и оглашения приговоров, процессия двинулась к полю Святого Лазаря.

Торговец пряностями не обманул меня, и на этот раз пожаловаться я не мог: все знатные, все богатые, все красивые женщины Гоа были здесь, собранные на пространстве не большем, чем обычный цирк для боя быков. Трибуны были переполнены, и казалось, что они вот-вот обвалятся. В середине поля был сложен костер, над ним возвышался трехсторонний столб. С каждой стороны в столб было вделано железное кольцо, чтобы приковать осужденного, а против каждого кольца был устроен алтарь с распятием, чтобы смертник мог до последней минуты наслаждаться счастьем лицезреть Христа.

Мы, торговец пряностями и я, с большим трудом пробрались к своим местам, но все же в конце концов уселись, и как раз в ту минуту, когда осужденные, выйдя из двери, затянутой черной тканью с вышитыми серебром каплями слез, направились к месту казни.

Едва они показались, со всех сторон послышались религиозные песнопения и женщины принялись перебирать пальцами роскошные четки — у кого янтарные, у кого жемчужные, — бросая направо и налево взгляды из-под приподнятых вуалей. Думаю, меня уже здесь знали как богатого торговца жемчугом, потому что многие взгляды были направлены в мою сторону. Впрочем, поскольку я сидел прямо под ложей вице-короля, я мог принять на свой счет и часть взглядов, обращенных на него.

Церемония началась. Поддерживая под руки троих приговоренных, им помогли подняться на костер. Они шли с трудом; сами понимаете, не слишком приятно, когда тебя собираются сжечь заживо. Наконец, помогая друг другу и пользуясь посторонней помощью, они забрались на площадку; их привязали к кольцам железными цепями, поскольку обычные веревки быстро перегорели бы и тогда осужденные, несомненно, спрыгнули бы на землю и принялись бы метаться, охваченные пламенем, что могло бы вызвать ужасный переполох, а главное — погубило бы грешные души: преступники стали бы думать о бегстве, а не о том, чтобы достойно умереть. Но, благодаря железным цепям, державшим их ноги, середину туловища и шею, не было ни малейших опасений, что кто-нибудь из них сойдет с места.

Только (ведь в самом гениальном изобретении всегда есть слабая сторона) кроме этой опасности была другая: родственники могли подкупить палача, чтобы он посильнее затянул цепь на шее приговоренных и задушил их. Тогда, понимаете ли, зрелище становится не таким захватывающим, раз перед вами сжигают труп вместо живого человека. Но палач в этот раз попался добросовестный, и каждый мог убедиться, что приговоренные оставались в живых: перекрывая гул молитв, они больше десяти минут еще вопили и просили о пощаде.

После окончания церемонии каждый из присутствующих при казни наполнил маленький мешочек пеплом от костра; похоже, этому пеплу приписывали те же свойства, что и веревке повешенного, — приносить счастье в дом.

Когда я, как и другие, заполнял пеплом свой мешочек, то внезапно почувствовал, как в руку мне всовывают записку. Обернувшись, я увидел какую-то старуху; она прижала палец к губам и, сказав только одно слово: «Прочтите!» — удалилась.