Здесь должна быть я - Катерина Кюне Страница 23

Папа открыл ворота, чтобы загнать машину во двор, вошли мама и сестра, мы кинулись друг к другу и принялись обниматься. А Дэ ходила вокруг нас юлой, выгибала спину и от избытка чувств протяжно подвывала.

Но всеобщее счастье было недолгим. Скоро новоприбывшие критическим взором обвели наше хозяйство, и тогда стало выясняться много нового. Оказывается, в своих письмам к маме папа уже заканчивал пристройку. В них он каждый день делал что-нибудь значительное: подводил трубы, подключал нас к канализации, устанавливал котел, чтобы в доме из крана текла горячая вода. Мама была уверена, что на деньги от продажи квартиры они закончат последние внутренние работы, и буквально через пару недель мы вселимся в новые, еще пахнущие стройкой, помещения.

А сестра, которая хотела остаться в северном городе заканчивать училище и поэтому просила родителей не продавать квартиру, теперь только и твердила: «Зачем мы приехали, посмотри, мама, ну зачем мы приехали, я же тебе говорила…».

А еще оказалось, что когда мама была у нас зимой, она привезла папе какую-то ссуду, которую взяла на работе, потому что папа жаловался, что ему не хватает денег. И теперь, осмотрев стройку в ярком летнем солнечном свете, мама пыталась дознаться у папы, на что он эту ссуду потратил, если с зимы ровным счетом ничего не сделано. А папа что-то пытался объяснить, но понять из его объяснений ничего было нельзя.

Потом на часть привезенных мамой и сестрой денег он приобрел еще досок и песка, хотя и доски и песок у нас уже были, и вообще весь двор был заставлен стройматериалами, словно мы планируем не маленькую пристройку, а самый настоящий небоскреб.

Тогда мама отчаялась, пошла и с горя купила ковер. Желто-коричневый с птичьими узорами. А потом еще один, красно-белый, с большими цветами как на бабушкиных платках. Этот, второй, был не такой хороший как первый, потому что на два хороших маме не хватило денег. Но мне дешевый ковер нравился даже больше, так что когда мама объявила нам с сестрой, что эти ковры — наше приданное, я сразу же закричала, что мой — красный. Мама вообще была очень озабочена вопросом приданого и все время напоминала папе, что, де, оно у нас очень скудное. А еще она переживала, что Леночка — девица на выданье, вынуждена спать на втором этаже в кладовке — так мама называла нашу с сестрой комнату. Почему-то она была уверена что с этого второго этажа прилично выйти замуж нет никакой возможности. Разве что случайно выпасть в полусне. Но денег на стройку все равно не было, потому что папа хоть и устроился на работу, зарплату ему не платили. Зато под окном их подстанции был большой пустующий кусок земли, и они со сменщиком дядей Витей стали выращивать там картошку. А еще когда папа работал в ночную смену, начинающуюся в семь часов, я весь вечер каталась по опустевшей территории завода на велосипеде. Территория была огромная — целых два квартала — и везде аккуратные асфальтовые дорожки, клумбы с оранжевыми бархатцами, увитые одичавшим виноградом беседки и навесы, чтобы сотрудники могли отдохнуть в тени. А в центре завода торчала громадная труба и по ней убегали в небо тонкие металлические лесенки, по бокам тоже захваченные виноградными лозами. Я тормозила возле трубы, слезала с велосипеда, запрокидывала голову и всё смотрела и смотрела на эти лесенки, мечтая однажды усыпить папину бдительность и забраться по ним на самый верх.

Мама тоже пыталась устроиться на работу и ее очень хотели взять в местную лабораторию, но она сказала, что у них не зарплата, а «кошкины слезки», а ей нужно кормить двоих детей. Так что мама стала ходить на рынок и пытаться продать самошитые ночные рубашки и юбки, а дедушка начал регулярно высылать нам гуманитарную помощь.

Чуть-чуть было приподнявшаяся над землей пристройка, замерла и стала обрастать травой, словно руины какого-нибудь средневекового замка. А новая куча песка перед окном большой комнаты загораживала маме солнечный свет, необходимый, чтобы делать выкройки.

Вот так и вышло, что от нашего северного города нам остались только ковры, сложенные в два аккуратных рулетика и запрятанные под нашу с сестрой двухъярусную кровать. Там они пылились и выходили из моды. И, глядя на торчащие из-под кровати рулетики, я вспоминала нашу северную квартиру, которая лично мне нравилась даже со старыми обоями. И мне казалось очень странным, что в ней теперь живут незнакомые люди. Это значит, нельзя прийти, прильнуть, как раньше, к нашему окну, и долго смотреть на двор с высокой лиственницей. И на дачу мы теперь не ездили, и не рыбачили, и за брусникой не ходили. Мама до поздней ночи шила, папа открывал рот только, чтобы с ней поругаться, и почему-то главной его фразой стало: «Что я могу сделать? Ты что не видишь, что целая страна развалилась?!». А в основном он ходил молча и мрачнее тучи, и, если не был на смене, то под предлогом хозяйственных работ скрывался где-нибудь в конце огорода.

У сестры была плохая преподавательница в музыкальном училище и в конце концов сестре поставили диагноз «неврастения». Хотя, по-моему, не только сестра, а все наше семейство превратилось в злостных, неисправимых неврастеников. Даже Дэ стала какая-то нервная.

И знаете, что я думаю? Напрасно говорят, что солнечный южный климат полезен для здоровья.

Здесь должна быть лампочка

За окном такси проплывают то поля, то степные пустоши, посреди которых небольшими группками стоят деревья. Солнце село и время от времени в отдалении виднеется уютный дымок костра, а иногда и огонек, и маленькие темные фигуры вокруг. Когда смотришь туда и представляешь как хорошо сидеть у костра посреди степи прохладным осенним вечером, то начинает ломить в груди и хочется немедленно остановить машину и выйти. Но делать этого никак нельзя, ведь впереди, всего в часе езды, маленький южный город и там ждут родители. Наверняка папа на радостях навел порядок: распихал по шкафам свои большие тетради с ежедневными показаниями термометров, списками покупок и прочей статистикой, которые обычно громоздятся на диване. Я не живу в маленьком южном городе уже пятнадцать лет, приезжаю редко и ненадолго.

Наверное, город очень изменился