Николай Панов - Орлы капитана Людова Страница 24

Его охватила промозглая темнота, в лицо пахнули бодрящие запахи студеного моря. Волны шумели глубоко под обрывом, во мраке расплывались очертания соседнего дома. Ни полосы света не пробивалось из окон.

Вдруг дверь приоткрылась. Еле различимый силуэт возник на крыльце, под легкой поступью заскрипел снег. Дверь закрылась и распахнулась опять.

— Люська, подожди! — прозвучал полный страстной нежности голос. Людов почти столкнулся с высоким матросом. Матрос порывисто спрыгнул с крыльца. «Похоже по голосу — тот радист, что обращался ко мне, просился в разведчики», — подумал Людов.

— Куда пошла, Люся? — Краснофлотец смотрел в темноту, вслушивался в неумолчный рокот прибоя.

— Здесь я, здесь. Ну, что шумишь? — ответил тихий девичий голос. Совсем не похожий на тот, который был у медсестры Треневой днем. Таинственно приглушенный, немного робкий, счастливый. — Давай к морю спустимся, Ваня. Хочешь пройтись? Я вот только дороги не найду в темноте.

— Знаю дорогу, не упадем. Возьмись за руку, крепче держись! Хорошо придумала, Люська. Знаешь, здесь ночью море красивое какое!

Шаги удалялись в сторону берегового обрыва.

Усмехаясь, Валентин Георгиевич взошел на крыльцо. Нужно же придумать: гулять на берегу этой воющей, невидимо трущейся о ледяные, мшистые скалы пустыни! А впрочем, даже такое море покажется им сейчас очень красивым: они смотрят на него глазами своей любви, глазами молодости, преодолевающей все…

— Смирно! — скомандовал дневальный, когда в общежитие батарейцев вошел приезжий командир.

— Вольно, — сказал Людов.

Он прошел вдоль ряда двухъярусных коек, аккуратно застланных одноцветными одеялами. Поверх высоких рундуков белели сложенные квадратиками полотенца.

За длинным столом, под висячей лампой, несколько человек, вставших, когда вошел политрук, вновь стали с увлечением забивать «козла». Среди других Кувардин и Агеев тоже держали черно-белые костяшки в растопыренных пальцах. Норвежский рыбак с треском опустил свою костяшку на стол. Полным довольством светилось его красно-бурое лицо, с нависшими над глазами соломенно-желтыми бровями.

Джексон сидел рядом с отведенной ему койкой на табурете, сжимал между коленями ботинок. Рядом с негром лежал сапожный инструмент.

Мистер Нортон спал на дальней койке, до подбородка укрывшись одеялом.

— Хелло, эйбл симен Джексон! — окликнул вполголоса Людов.

Джексон вскочил с табурета, ботинок упал на пол. Негр стоял — высокий, чуть сгорбленный, вытянув вдоль корпуса руки, будто вылепленные из черного пластилина.

Сидевшие за столом видели, как подошедший к Джексону политрук протянул дружески руку и матрос слегка отшатнулся, его тяжелые кисти продолжали висеть неподвижно вдоль бедер. Джексон стоял не шевелясь, глядя прямо перед собой фарфорово блещущим глазом, оттененным бинтом пухлой повязки.

Рассказывая впоследствии об этом эпизоде, который сыграл немалую роль в развитии дальнейших событий, Валентин Георгиевич признавался, что это была одна из его труднейших, не давших никакого видимого эффекта, бесед.

— И это естественно, — говорил мне командир североморских разведчиков с обычной своей мягкой, немного печальной улыбкой. — Мы, советские люди, имели несколько абстрактное представление о психологии угнетаемых белыми колонизаторами народов. Казалось, только заговори дружески, ну, к примеру, с американским негром, упомяни о международной солидарности трудящихся, скажи, что ты из Советской России, — и собеседник тотчас бросится тебе на шею, раскроет немедленно душу. На практике дело обстояло сложнее… И если учесть положение, создавшееся тогда…

Нет, матрос первой статьи Джексон отнюдь не собирался броситься на шею неизвестному ему советскому офицеру!

Он не ответил на вопрос — знает ли уже о смерти капитана Элиота, только — показалось Людову — лицо его стало почти пепельно-серым, еще напряженнее согнулись широкие плечи,

Валентин Георгиевич присел на койку, указал Джексону место рядом с собой. Казалось, это еще больше насторожило матроса. На повторное приглашение сесть придвинул табуретку, занял самый ее край. Отвечал чуть слышно, голосом, полным откровенного страха.

— Нет, сэр, не знаю, на каких координатах погибла «Бьюти». Не думаю, что в судно попала торпеда: взрыва не было слышно. Я не виноват в аварии, совершенно не виноват, сэр, держал руль точно по компасу, по указаниям капитана. Капитан Элиот все время был на мостике, а мистер Нортон незадолго до аварии ушел вниз…

Был ли сильно пьян капитан Элиот? Нет, сэр, не пьянее обычного, почти в том же состоянии, как в другие дни похода. Отчего у меня поранена голова? Был сильный толчок, меня швырнуло вперед… Нет, сэр, мистер Элиот не ударял меня револьвером, как вам могло прийти такое на ум? Бедный мистер Элиот бывал несдержан и груб, но хорошо относился ко мне, даже привел меня в сознание, не хотел покинуть на «Бьюти».

В этот момент Людов положил руку на колено Джексона.

— Мистер Джексон, — тихо спросил Людов, — почему из Библии капитана Элиота вырвана страница?

Широкое колено подскочило. Негр вздрогнул, словно через него прошел электрический ток.

— О какой Библии вы говорите, сэр? — хрипло спросил Джексон.

— Библия была порвана, когда вы заходили к капитану ночью?

— Ночью к капитану, сэр?

— Да, во время воздушной тревоги.

— Я не был ночью у мистера Элиота. — Лицо Джексона выражало изумление и страх. — Капитан позвал меня вечером, я помог ему поправить повязку. С тех пор я не видел капитана…

— Не заходили к нему в отсутствие мистера Нортона?

Джексон качнул головой, покосился в сторону койки Нортона. Нортон спал в прежнем положении.

Людов встал. Джексон вскочил с табурета.

— Выйдем, товарищ Джексон, мне нужно задать вам еще несколько вопросов.

Выражение мрачного упорства было во всей фигуре Джексона.

— Извините, сэр, я сказал вам все, что знаю.

Он словно прирос ногами к полу. «Сорри, сэр… Донт ноу, сэр… Ней, сэр…»[8] — доносились до слуха Агеева робкие ответы на задаваемые Людовым настойчивые вопросы.

Наконец Валентин Георгиевич вздохнул, надел снятую было при входе в кубрик шапку.

— Фэнк ю, сэр[9], — почтительно ответил Джексон на прощальное приветствие советского офицера, Выждал, когда посетитель достаточно далеко отойдет от его койки, сел. Склонив курчавую голову, пересеченную повязкой, принялся за прерванную работу.

С треском опускались костяшки домино в масляно-желтом свете неярко горевшей лампы.