Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов) Страница 24

— Что-то мудреное ты нагородил, Джим. Не видал я ни тумана, ни островков, ни опасностей — словом, ничего такого. Я просидел здесь всю ночь, болтал с тобой, покуда ты не заснул десять минут тому назад, — кажется, и я последовал твоему примеру. Ты не мог успеть напиться за это время, так что тебе все это, разумеется, приснилось.

— Черт возьми! Как могло мне все это присниться в десять минут?

— Приснилось, потому что ничего этого не было на самом деле.

— Но право же, Гек, мне это ясно как божий день…

— Все равно, ясно или нет, ничего такого не случилось. Уж я знаю, потому что был здесь все время…

Джим замолчал и минут пять соображал про себя. Наконец он воскликнул:

— Ну, значит, ваша правда: все это мне приснилось, Гек, только… провались я на месте — это был самый чудной сон, какой я только помню. Никогда еще ни один сон не измучил меня до такой степени — даже все тело ломит.

— Ну, что ж из этого? Иной раз случаются такие сны. В самом деле, твой сон прелюбопытный, расскажи-ка мне его подробнее.

Джим принялся рассказывать все как было, но, признаться, порядком-таки приукрасил свои приключения. Потом он взялся «истолковать» этот сон, потому что сон, наверное, вещий и послан нам как знамение. Первый остров — означает человека, который желает нам добра, а течение — другой человек, который старается отвлечь нас от первого. Крики — это предупреждения, и если мы не постараемся понять их, то они как раз вовлекут нас в беду. Группа мелких островков — это хлопоты, ожидающие нас по милости разных дурных людей, но если мы будем твердо исполнять свой долг и не обращать на них внимания, то мы счастливо минуем их и достигнем широкой светлой реки, то есть вольных штатов, и тогда минуют все наши невзгоды!

После того как я вернулся на плот, небо стало сильно заволакивать тучами, но вскоре опять прояснилось.

— Ладно, до сих пор ты все истолковал отлично, — сказал я, — а это что значит?

Я указал ему на листья и мусор, покрывавшие плот, а также на сломанное весло — теперь все это можно было разглядеть отлично.

Джим взглянул на меня, потом на мусор, потом опять на меня. Сон до того крепко засел ему в голову, что он долго никак не мог отрешиться от него. Но когда он пришел в себя и сообразил, в чем дело, он пристально, без улыбки, посмотрел на меня и сказал:

— Вы спрашиваете, что это значит?.. Хорошо, я объясню вам. Когда я измучился от усилий, один, перекликаясь с вами, я заснул, но сердце у меня жестоко ныло за вас — я думал, что вы погибли, и мне было уже все равно, что станется с плотом!.. Когда же вы опять вернулись, здравый и невредимый, у меня слезы потекли из глаз, я готов был целовать ваши ноги, до того я обрадовался!.. А вы только и думали о том, как бы насмеяться над старым Джимом, одурачить его сказкой! Вот что значит этот мусор, коли хотите знать: мусор — это грязь, которую люди готовы взвалить на друзей, чтобы осрамить их и унизить…

Он тихо встал и поплелся под навес, не сказав больше ни слова. Но и этого было довольно!.. Мне стало до того стыдно своей низости, что я сам готов был целовать его ноги, лишь бы взять назад свои слова!

Прошло с четверть часа, прежде чем я мог заставить себя пойти и извиниться перед негром, но я это сделал и никогда в этом не раскаюсь. Больше я уже не позволял себе играть с ним глупых шуток, да и этой никогда не позволил бы, если бы только знал, что она так больно его обидит.

Глава XVI

Надежды-Милый старый Каир! — Обман. — Мы прозевали Каир-Столкновение.

Мы проспали весь день и пустились в путь ночью, следуя на небольшом расстоянии за длинным-предлинным плотом, который плыл мимо так долго, будто тянулась погребальная процессия. На обоих концах у него было по четыре весла, так что, по нашему предположению, на нем находилось не меньше тридцати человек На плоту было устроено пять огромных шалашей на большом расстоянии друг от друга; посредине пылал яркий бивуачный огонь, а по концам торчали высокие шесты с флагами. Плот имел вообще необыкновенно щеголеватый вид. Лестно служить на таком плоту!

Ночь стояла душная, небо все заволокло тучами. Река была очень широка в этом месте, а по берегам, словно стены, высился густой лес. Мы говорили между собой про Каир и соображали — узнаем ли мы его, когда туда доедем? Я полагал, что вряд ли узнаем, — говорят, там всего-навсего десятка два домишек, не больше, а если еще вдобавок огней не покажется, то как же нам догадаться, что мы плывем мимо этого города? Джим сказал, что в том месте сливаются две больших реки — это и укажет нам Каир. Но я возразил, что мы можем ошибиться, подумать, что огибаем остров, и попасть опять в ту же реку, по которой плыли. Это немного смутило Джима, да и меня тоже. Вопрос: как тут быть? Я советовал грести к берегу, лишь только мы завидим огонек, и сказать первому встречному, будто мой папаша плывет позади на барке; дескать, он еще новичок в плавании по Миссисипи и ему нужно знать, далеко ли до Каира? Джим нашел, что это мысль хорошая; мы закурили и стали ждать.

Нам ничего не оставалось делать, как зорко смотреть, не покажется ли городок, чтоб не прозевать его как-нибудь. Джим уверял, что он, наверное, узнает его издали, потому что в ту же минуту станет свободным человеком, но если, боже сохрани, прозевает, то останется в стране рабства — и тогда прощай свобода! Ежеминутно он вскакивал, восклицая:

— Вот он, гляди-ка!

Не тут-то было! Это оказывалось либо блуждающим огоньком, либо светляком. Джим опять садился на место и продолжал наблюдать. Он дрожал как в лихорадке при одной мысли, что он так близко от свободы. Признаюсь, пока я его слушал, и меня стала бить лихорадка — тут только я начал сознавать, что ведь он почти свободен, а кто в том виноват? Конечно, я! Этого я никак не мог выкинуть из головы, и, признаться, совесть мучила меня порядком! Наконец, эта мысль так меня доняла, что я не мог сидеть спокойно на месте. Раньше я не задумывался над тем, что делаю; но теперь я очнулся — совесть мучила меня все сильнее и сильнее. Уж как я ни старался себя убедить, что ни в чем не виноват, что не я заставлял Джима сбегать от своей законной владелицы, — все напрасно: каждый раз совесть восставала и говорила мне: «Но ведь ты знал, что он сбежал, ты мог сойти на берег и донести кому-нибудь». Это сущая правда, как тут ни виляй! Совесть нашептывала мне: «Что тебе сделала бедная мисс Уотсон, что ты позволил ее негру сбежать на твоих глазах и не промолвил ни словечка? Что тебе сделала дурного эта бедная старуха, что ты мог поступить с нею так низко? Она учила тебя грамоте, учила хорошим манерам, всячески старалась делать тебе добро! В чем она перед тобой виновата?»