Василий Ефименко - Ветер богов Страница 25

В кабину к летчику заглянул Савада:

— Кончается наше путешествие, если только генерал не собирается в гости к русским. Интересно, как дальше судьба распорядится нами? Вот она, доля солдатская!

На аэродроме в Чаньчуне генерал Томинага, в сопровождении встретившего его полковника, отбыл на машине в штаб Квантунской армии и навсегда исчез из жизни Эдано и Савады. Могущественный дядя вскоре добился для племянника перевода в военное министерство, и генерал покинул Маньчжурию.

* * *

В тот же день унтер-офицер Эдано получил приказ сдать самолет. Экипаж их распался. Заволновавшийся было механик успокоился: трое — Эдано, Савада и радист-стрелок — получили предписание явиться в Н-ский авиаотряд, дислоцирующийся в районе города Муданьцзяна.

Впервые за последние дни они могли не опешить, не напрягать до предела силы. Предстояло путешествие по железной дороге через Харбин. Эдано и радист внимательно прислушивались к советам механика — человека, знающего страну. Да Эдано и не смог бы теперь руководить своей маленькой группой. Он просто не был способен на новые усилия. В самолете, сидя за штурвалом, Эдано не особенно задумывался: всё делалось как-то само собой. Должно быть, это и помогло ему благополучно завершить перелет. Сейчас исчезло напряжение, а вместе с ним и всякое желание действовать.

“Как летний дождевой поток; несет сухой лист, так и меня гонит военная судьба”, — горько думал Ичиро.

* * *

На попутной автомашине они добрались до вокзала. Было морозно, и Эдано впервые с некоторым удивлением наблюдал за тем, как из его рта при каждом вздохе вырывается облачко пара. Удивительным показалось ему и то, что все дома словно подпирали небо столбами дыма. Больше Чаньчунь ничем не привлек его внимания. Город как город — халупы и развалины на окраинах и каменные красивые дома в центре.

Люди старательно кутались в стеганые халаты — рваные и грязные у бедняков, добротные и теплые у более состоятельных. По улицам сновали автомобили, и у многих из них позади кузова были приделаны громоздкие аппараты, из которых время от времени вырывались черные клубы газа.

— Газогенераторы, — пояснил механик. — Видно, в городе нехватка горючего.

— Ну и холод! — откликнулся радист. — Как только здесь люди живут?

— Как живут? Да так же, как и везде. При холоде хуже всех беднякам приходится… — Савада не договорил. “А что за человек этот радист?” — спохватившись, подумал он.

Механик насупился. Припомнились тяжкие годы службы в Маньчжурии. Особенно трудным показался ему первый год. Кто только над ним не измывался: даже солдаты, прослужившие в армии на год больше его.

В вагоне Савада занял место для пилота и сам уселся рядом с ним, — вагон был полупустой. Радист устроился в соседнем отделении. Вскоре вагон вздрогнул, застучали колеса, и в окнах замелькали картины заснеженных маньчжурских полей. Убегали назад деревни, обнесенные глинобитными стенами, небольшие рощицы у могильников. Застывшая, покрытая снегом земля казалась безжизненной.

В вагоне наступила та полутьма, когда дневной свет уже недостаточен, а лампочки ещё не зажглись. Сумрак навевал грусть… Но вот вспыхнул электрический свет. Механик достал галеты, флягу с чаем; немного перекусили и снова сидели молча, посасывая сигареты. Потом Эдано растянулся на полке, а механик, словно не решаясь что-то сказать, топтался рядом.

— Что тебе? — спросил Эдано. — Говори!

Савада подошел ближе к пилоту, решив использовать удобный случай, когда они остались на время вдвоем.

— Ичиро, друг! В нашей армии, если человек надел форму, он больше не человек, а приложение к винтовке. Запомни это. Пока ты был камикадзе, ты, возможно, с подобным не встречался, потому что к ним совсем другое отношение…

— Я оказался недостойным!..

— Забудь обо всём, — перебил механик. — Я уже пожилой и хочу, чтобы ты понял то, что понял я сам; солдат тоже чей-то сын, муж, отец. Как я и ты… Как другие.

Савада достал сигарету, чиркнул спичкой. Затянулся дымом.

— И ещё помни: тебе теперь каждый офицер в морду дать может. Терпи… С завтрашнего дня при других обращайся ко мне так, как все. Ну… грубее. Тем более, что я числюсь неблагонадежным в кэмпейтай. Они и здесь меня из виду не упустят. Очень прошу: не вспоминай, что ты камикадзе. Никогда об этом ни слова!

— Разве я могу признаться в своем позоре? — со вздохом сказал Эдано.

— Никакого позора нет. Во всём виноваты превратности войны. Генералы и те бегут, а разве ты бежал?!

— Не будем судить о поступках высокопоставленных людей.

— А… — досадливо махнул рукой Савада и с ожесточением смял окурок.

Готовясь залезть на верхнюю полку, он снова заговорил:

— Прости за назойливость, но я об этом ещё не спрашивал… У тебя дома есть кто?

— Дед… Он живет в поселке недалеко от Кобэ.

— Хорошие края. А мать, отец?

— Мать я не помню, а отец… Отец тоже умер, — твёрдо закончил Эдано.

Утром Харбин встретил их обжигающим холодом.

— Вот это, разрешите заметить, господин унтер-офицер, уже настоящий мороз. Пойдемте в вокзал. Здесь у нас пересадка, и нам, очевидно, придется ждать несколько часов.

— Веди. Показывай!

— Прошу, господин унтер-офицер! — бодро отчеканил Савада.

Разница в обращении между механиком и пилотом была столь заметной, что радист даже удивился. Ещё вчера командир и механик разговаривали дружески. “Так всегда, — решил он, — как только перестают свистеть пули, все начальники вспоминают о своём положении”.

В просторном зале ожидания им встретилась группа европейцев, направлявшихся в ресторан.

— Это белые русские, господин унтер-офицер, — показал на них Савада.

— Как белые?

— Те, что живут в России, — красные. Они казнили своего императора, а эти защищали его. Теперь они находятся под покровительством нашей империи. Так нам объяснили, когда я служил под Хайларом.

Эдано не стал расспрашивать. Савада может ляпнуть что-нибудь лишнее.

Вот к ним опять идет патруль.

Всё же они рискнули пройтись по улицам. Город удивил их архитектурой, вывесками магазинов на русском языке, видом одежды прохожих. На одной из улиц их внимание привлекла кучка зевак у магазина. Толстое массивное стекло витрины было покрыто паутиной трещин, а в самом центре висел плакат и оповещал:

“Это стекло удостоено быть разбитым мощным ударом гостя нашего города господина прапорщика Тады — камикадзе. С такой же силой он будет крушить черепа врагов империи!”

Эдано решительно повернул в сторону вокзала.