Андре Лори - Атлантида Страница 26

«Пора опускаться», заставили меня очнуться. Сердце сжалось от отчаяния, я готова была умолять его остаться, но вовремя опомнилась и удержала мольбу, готовую сорваться с моих уст. Первый раз в жизни я лукавила и с непонятной себе самой силой скрывала свои чувства. Отец остался доволен мной и через некоторое время предложил новое путешествие, которое в награду за мое благоразумие продолжалось несколько дольше. Эти прогулки повторялись время от времени, и я жила только ими. Однажды, в тихую лунную ночь, мы скользили по волнам, как вдруг на небольшом расстоянии от нас показался корабль. Он приближался к нам, и мне показалось, что я различила на палубе человеческую тень. Если бы вы знали, какое волнение охватило меня! Отец, казалось, дремал и не замечал ничего окружающего, и вдруг меня охватила муза гармонии и помимо моей воли, почти вопреки моему сознанию, с уст моих полилась песня, выразившая всю мою тоску. Она успокоила меня, но каково было мое волнение, когда невдалеке от меня раздался звучный голос, как бы отвечавший на мой призыв. Я не могла разобрать слов, но зато хорошо запомнила мелодию; она умрет только со мной.

— Атлантис, Атлантис! — воскликнул Рене, который уже некоторое время едва сдерживал свое волнение, — я знаю эту мелодию и спою вам ее…

И своим звучным, красивым голосом он пропел первые строфы следующего гимна:

«Lea deux immenses racontent».

Атлантис была поражена; ее глаза наполнились слезами, которые тихо покатились по щекам, но это были слезы радости.

— Так это были вы? — проговорила она прерывающимся голосом.

— Да, я и вы! — повторял Рене, взволнованный не менее красавицы. — Это произошло во время моего плавания на яхте «Синдерелья», когда я исследовал дно Саргассова моря. Ровно в полночь я, находясь на палубе, услыхал ваше божественное пение! Сколько раз я пробовал воспроизвести ту несравненную мелодию, но безуспешно!

— Я сама не помню ее; помню, что она вылилась из моего сердца, как молитва, и навсегда закрыла для меня доступ в тот божественно-прекрасный мир!

— При звуке вашего голоса Харикл сразу пришел в себя.

«Несчастная! — воскликнул он. — Что ты сделала? Ты пользуешься дивным даром природы для того, чтобы очаровывать собственного отца и усыплять его бдительность! Разве ты забыла свои клятвы? Все кончено для тебя! Простись навсегда со звездным небом и морем. Ты их никогда больше не увидишь!» Наше судно закрылось, и мы погрузились на дно. На другой день Харикл уничтожил свое произведение. Язык не в силах выразить моего отчаяния, я потеряла всякую надежду.

ГЛАВА XVII. Перерождение Харикла

Взволнованные, потрясенные только что сделанным ими открытием, в котором невольно видно было указание самой судьбы, соединившей их, Рене и Атлантис всецело отдались воспоминанию о прошедшем, припоминая мельчайшие подробности своей первой встречи; они не замечали, что глаза больного давно устремлены на них.

— Внимание! — произнес он неожиданно. Молодые люди бросились к нему; его твердый голос, ясные глаза, свидетельствовавшие о возврате к жизни, бесконечно обрадовали их, но еще более поразила их перемена в выражении его лица. Они не могли бы объяснить почему, но им казалось, что перед ними находится другой человек. Причина этой перемены скоро выяснилась, когда больной заговорил.

— Дети мои, — сказал он, — мне нужно с вами поговорить. Я слушал вас уже в продолжение нескольких часов и отлично понимаю ваши чувства. Несколько раз хотел я вмешаться в ваш разговор, но язык не повиновался мне. Теперь пелена спала с моих глаз и я благодарен юному чужестранцу за урок; он внушил мне сострадание к людям. Атлантис, старцу не подобает унижаться перед молодежью, а тем более отцу перед дочерью, но я не хочу отправиться к праотцам, не сознавшись в своей вине: я был жесток к тебе, но думал, что этого требуют справедливость и предания наших предков.

— Отец, отец! — простонала молодая девушка, бросаясь на колени и прижимая к своим губам исхудалую руку старца. — Не говори так, прости мне мою дерзость! Твои слова пронзают мое сердце. Не осуждай себя из-за меня и забудь мои неосторожные слова! Беру богов в свидетели, что мое уважение и благодарность никогда не изменятся!

Рыдания прервали ее речь.

— Успокойся, дитя мое! — проговорил Харикл, ласково проводя рукой по златокудрой головке дочери. — Твое горе свидетельствует о твоем великодушном, добром сердце. Охотно прощаю тебе твои маленькие грешки. Но я должен высказаться, и тебе необходимо выслушать меня.

— Я слышал, что мудрость гласит иногда устами младенцев. Это великая истина! Ваши юные уста открыли мне то, что было сокрыто от меня, несмотря на всю мою ученость. Я думал прежде, подобно моим праотцам, что достиг высшего совершенства, и все прочее неизмеримо ниже меня, я не хотел знакомиться «с варварами», как окрестили греки все остальные народы, а теперь убедился, что они опередили нас во многих отношениях. Ты убедил меня в этом, чужестранец, несмотря на скромность, с которой ты рассказывал о прогрессе человека. Я понял, что заблуждался всю свою жизнь, что мои взгляды были не более, как призрак, отживший свой век. Что значит все наше искусство, науки, если им суждено умереть вместе с нами, не принеся никому пользу? Но ужаснее всего то, что я хотел заставить разделять свое заблуждение и мою дочь, принудив ее вести жизнь, которая казалась ей невыносимой. Ни слова, дети мои! Выслушайте до конца!

— Да, — продолжал больной, — я был жесток и несправедлив, но я поступал так, не сознавая этого. Я слепо исполнял заветы старцев, но теперь мои глаза открылись. Ты принес сюда новый свет, чужестранец, ты принес с собой очарование, которым дышит все твое благородное существо, околдовавшее меня с первого дня твоего прибытия. Я чувствовал перемену, происходившую во мне, но последний лед в моем сердце растопился только тогда, когда я услышал ваш разговор. Я окончательно понял черты, отличающие современную цивилизацию: альтруизм, уважение к правам слабых и женщин. Ты, чужестранец, своим примером более, чем словами, подействовал на всех нас. Атлантис уже не та, какой я ее знал раньше; я — ее воспитатель и отец, — безжалостно помял лучшие цветы ее души, которые роскошно расцвели при первом твоем прикосновении. Неискусный садовник, я оказался бы безжалостным палачом, так как хотел обречь ее молодую жизнь на вечное заключение в этой душной темнице. Но, повторяю, я был слеп. Теперь, Атлантис, я возвращаю тебе свободу. Если мое сердце было оковано до сих пор тройной броней гордыни, завета старцев и привычки, то все-таки главным интересом моих действий была любовь и желание добра тебе, Атлантис! Уходи же отсюда с этим великодушным чужестранцем, Атлантис, покинь без сожаления дом отцов твоих!