Евгений Коршунов - Наемники Страница 26

Мысль, что в смерти Шмидта виноват именно он, не выходила у Петра из головы. Эбахон не шутил!

И вот теперь, если Петр сделает ложный шаг, кто будет следующим? Мартин Френдли? Маленький японец, имя которого Петр так до сих пор и не удосужился узнать? Красавчик Монтини или усатый Серж Богар?

Петр тяжело вздохнул:

— О'кэй! Передайте подполковнику Эбахону… я к его услугам.

— Слушаюсь, господин советник!

Офицер козырнул и вышел из холла. Двигатель его мотоцикла взревел…

— Что ж, пошли, — равнодушно сказал Войтович, — тебе нужно отдохнуть…

Петр ожидал от него чего угодно: насмешливых вопросов, обиженного молчания, но не этого тона.

— Я все объясню, — устало сказал Петр, словно оправдываясь. — Понимаешь…

Анджей коснулся его локтя:

— Только не сейчас. Примешь душ, успокоишься. Может быть, я и тебе смогу что-нибудь посоветовать, а? Все-таки бывший солдат, и мне чаще доводилось общаться с подполковниками, чем тебе. И в ситуации посложнее.

Было уже темно. Короткие тропические сумерки промелькнули, будто их и не было. Просто кто-то щелкнул выключателем, и свет сменился густой темнотой, подсвечиваемой лишь тусклыми слабенькими лампочками, развешанными на редких столбах вокруг лужайки, на которой темнели домики рест-хауса.

…Машина, «выделенная господину советнику», прибыла, как и говорил офицер-посыльный, ровно через час.

К этому времени Петр, освеженный, взбодренный душем, уже сидел в кресле-качалке на крыльце шале и ждал развития событий. Войтович расположился тут же, усевшись на бетонных ступеньках, ведущих в дом, обхватив руками свои острые колени и прижавшись к ним подбородком.

Когда послышался гул подъезжающего автомобиля, а затем свет фар прорезал полумрак лужайки, Войтович поднял голову:

— Ни пуха ни пера!

— К черту! — отозвался Петр, вставая из кресла и глубоко вздыхая: он все еще не был до конца уверен, правильное ли решение приняли они с Войтовичем.

Зеленый «мерседес» медленно подкатил к шале и остановился, выключив фары. Солдат-шофер приоткрыл дверцу и высунулся из машины, стараясь разглядеть людей на крыльце.

— Господин советник? — неуверенно произнес он.

— Едем, — отозвался Петр, направляясь к машине. Солдат поспешно выскочил из-за руля и распахнул заднюю дверцу. Петр кивнул ему и молча полез в кабину. Дверца за ним захлопнулась, шофер все так же поспешно вернулся на свое место — и «мерседес» покатил по лужайке, мягко покачиваясь на неровностях, словно лодка на малой волне. Солдат осторожно вывел машину на шоссе, ведущее вниз, в каменную чашу города, и перед Петром открылся вечерний Обоко — скудная россыпь тусклых огоньков и лишь два ярких пятна белого света: эллипс городского стадиона и дом губернатора с гигантскими слоновыми бивнями, ослепительно сверкавшими в свете направленных на них прожекторов.

На этот раз городские улицы кипели жизнью. Горожане густыми толпами тянулись к стадиону, хотя было всего лишь около восьми и до одиннадцати времени оставалось еще достаточно. Но жители города предпочитали прийти заранее, чтобы занять места поудобнее.

Они шли целыми семьями — женщины с детьми, старики и старухи. Малыши спали, крепко привязанные к широким спинам мамаш, подростки целыми компаниями носились с веселым гвалтом, задирая друг друга и получая подзатыльники от взрослых. Торговки, могучие «мамми», несли на головах подносы с дешевыми сладостями, возбуждающими орехами кола, рассыпанными сигаретами и спичками, твердыми, как камень, галетами, пыльными жестянками португальских сардин, тронутыми ржавчиной баночками пастеризованного молока и длинными широкими палочками для чистки зубов.

У иных на головах красовались расписанные яркими цветами белые эмалированные ведра, прикрытые листьями бананов, с теплым мой-моем — огромными клецками, жареными кормовыми бананами — плантейном, кусками мяса, насквозь проперченными цыплятами. Продавцы пальмового вина вели за руль велосипеды, увешанные калебасами и сетками, в которых бренчали эмалированные миски, заменявшие покупателям стаканы.

В руках у многих были дешевые приемники, включенные на полную громкость и заполнявшие все вокруг задорными ритмами темпераментных танцев.

«Мерседес» медленно продвигался сквозь толпу, шофер отчаянно клаксонил, и горожане равнодушно оглядывались на него, не торопясь уступать дорогу.

Ворота, ведущие в сад, окружающий виллу губернатора, были распахнуты, около них стояло десятка полтора автомобилей самых разных марок.

Здесь же замерли два маленьких пятнистых броневичка — французские «панары». Люки их были распахнуты, оттуда торчали головы в касках. Чуть поодаль, в открытых «джипах» с установленными на треногах базуками, скучали десантники в мешковатой пятнистой форме и черных беретах.

Шофер медленно миновал аллею, ведущую к фальшивым слоновьим бивням, и подрулил к крыльцу виллы. Часовые кинулись открывать дверцу…

— Господин советник! — громко выкрикнул один из них, видимо старший.

На крыльце появился дежурный офицер, тот самый, который встречал Петра в прошлый раз, улыбнулся ему как старому знакомому:

— Его превосходительство ждет вас…

Петр пошел следом за ним. Как и в прошлый раз, в холле никого не было, в камине трещали поленья махагони[6], а сверху, со второго этажа, доносились звуки рояля. На этот раз Эбахон играл Шопена.

Эбахон играл минут тридцать — вальс за вальсом. Потом лестница заскрипела под его грузными шагами, и он спустился в холл, все в той же форме командос, тихий и задумчивый, с усталым, почти больным лицом.

Петр встал и пожал руку, протянутую подполковником.

— Спасибо, — просто сказал Эбахон и знаком предложил Петру сесть в кресло.

— Не за что, — усмехнулся Петр.

Губернатор мягко улыбнулся — он умел быть обаятельным:

— За то, что вы приняли мое предложение.

— Почему вы так решили?

Петр поймал себя на том, что невольно напрягся: начинался поединок, в котором он должен был победить. Только победить — иного выхода у него не было.

Губернатор словно прочел его мысль.

— Потому что иного выхода у вас нет, — сказал он, мягко улыбаясь. Сейчас он был похож на сытого кота, наслаждающегося игрой с пойманной мышью.

Но Петр думал сейчас о другом. Во внутреннем кармане его куртки работал японский плоский диктофон. Петру дал его Войтович, страстно любивший всяческие технические новинки. Петр включил эту сверхчувствительную игрушку перед тем, как Эбахон спустился в холл: кассета была риверсная — туда и обратно, ее хватало на час…

— Но прежде чем дать вам согласие, могу ли я получить ответы на несколько вопросов?