Альберт Цессарский - Чекист Страница 27

В маленькой комнате стояли две койки. На одной лежала черная техническая фуражка. На другую, кое-как прикрытую серым в пятнах одеялом, сел Петр, придвинул для Мити единственный стул.

— Рассказывай, как живешь, — начал Петр. — В Москве встречал кой-кого из брянских, говорили о тебе. Доволен жизнью?

Опять в его интонации прозвучала какая-то двойственность. Митя не понимал, серьезен он или шутит. И все-таки было приятно снова видеть перед собой Петра.

— Нет, я не доволен, — сказал Митя. Петр оживился.

— Что же, Митя?

— Надоело сидеть за столом, писать бумажки. Просился на фронт — не пускают. А мне обидно — другие воюют, чем я хуже?

Петр понимающе кивал головой.

— А вообще-то, конечно, и в Брянске дел уйма...

— Да, ты не знаешь, куда подевался Малалеев? — вдруг спросил Петр.

----В феврале он тут с отцом целую фабрику организовал, а после Октября исчез...

— Отец ведь богач был, верно?

— Говорят. Я слышал, будто отец его где-то на хуторе осел, недалеко от монастыря. А самого с окончания гимназии не видел.

Митя заметил, что, разговаривая с ним, Петр все к чему-то прислушивается. Вскоре Митя различил какой-то шум в коридоре, словно по полу волочили тяжелые ящики. Вдруг дверь отворилась, в комнату заглянул раскрасневшийся, потный известный всему Брянску Добров, анархист из рабочих Арсенала.

— Петр, игрушки привезли, а ты что же... — возбужденно заговорил он, но, наткнувшись на предостерегающий взгляд Петра, умолк, оглядел Митю, узнал и, пробормотав: — Ну и ну! — исчез. Теперь ясно слышно было усиленное движение во всем доме.

— Какие игрушки? — наивно осведомился Митя.

— Обыкновенные, для детей, — усмехнулся Петр и замолчал.

— А ты что же делаешь там в Москве? Значит, ты с анархистами? — снова начал разговор Митя.

— Я не меняю своих убеждений, — хмуро отозвался Петр.

— Но ты служишь где-нибудь? Или на партийной работе? На что ты живешь?

Митя спрашивал без всякой задней мысли. При всех переменах Петр по-прежнему вызывал у него теплое, дружеское участие.

— Нет, Митя, я нигде не служу. А занимаюсь я тем, что просто хожу по Москве и высказываю свои взгляды на жизнь. Авось люди поймут своего пророка! — пошутил он. И опять было непонятно, над кем он смеется — над собой или над людьми.

Мите вдруг стало его жалко.

— Слушай, Петр, брось ты своих анархистов, честное слово! Вот я первый раз в вашей федерации. Но знаешь, это все похоже на комедию: часовые, которые никого не охраняют, бабье, какие-то уголовники... У нас тут рассказывали про это общежитие целые легенды — я не верю. Просто думаю, делать им нечего, так играют в казаков-разбойников... Ведь среди вас есть хорошие люди. Гарусов, например, в Бежице. Помнишь? Тебя я хорошо знаю, знаю, что ты порядочнее тысячи других. Но за вами же черт знает какой сброд бегает. Александр вчера поймал двух ваших на рынке — сбывали барахло!

— А по-твоему, лучше служить в этой большевистской жандармерии, как твой брат? — вскипел Петр.

— Ты говоришь ерунду, — спокойно сказал Митя. — Лучше бы взялся за полезное дело. Сейчас организуем продотряды. Давай вместе поедем! Петя!

Петр вскочил.

— Ага, теперь над мужиками насильничать! Это я говорю ерунду? Продали революцию! Государство создаете. В армии выборность прикончили — комиссаров поставили.

Митя тоже встал.

— Постой, что ты сваливаешь все в одну кучу? Значит, по-твоему, твердая власть не нужна? Дисциплина не нужна? Армия не нужна? Так ведь немцы прут! Каледин на Дону хозяйничает! Меньшевики и эсеры на каждом шагу ножку подставляют! Мы из последних сил бьемся. А вы тут устраиваете детские представления. И, по-твоему, это мы продаем революцию?

Они стояли друг против друга, наклонив головы, со злыми глазами, сжав кулаки.

— Фокинскую болтовню повторяешь! — усмехнулся Петр, как-то странно, искоса поглядывая на него одним глазом поверх своего носа. — Когда-то я верил, что ты вырастешь, сумеешь своим умом жить, а не повторять чужие мысли, станешь революционером! — Петр говорил горячо. И Мите временами казалось, что он снова видит перед собой того Петра, чистого, пылкого и наивного, который три года назад апрельской ночью прощался с ним в Бежице. — Как вы не понимаете, что вся эта мышиная возня, эти трескучие резолюции, дипломатия с Германией, игра в великую державу — все это ни к чему! Если хочешь знать, никакого значения для будущего человечества не имеет, объявит себя Каледин императором Дона или нет! Это только людям глаза замазывать, отвлекать, чтоб они не видели того, что делается у них под носом!

— Но, Петр, что же тогда важнее всего для будущего человечества?

— Свобода личности! Свободная душа свободного человека! — пылко произнес Петр. — Пойми, революция была не для того же, чтоб Рябушинский стал нищим, а вместо него в особняке стал обжираться я или ты. Революция освободила душу человека, его личную инициативу, его человеческое достоинство. Человек понял, что только он сам для себя — власть, и совесть, и суд!

— Ты идеалист, Петя! — с удивлением и жалостью сказал Митя.

— Вот как, научился вывески навешивать, — желчно ответил Петр. — Зато вы — материалисты. Мы, идеалисты, создаем свободных людей. А вы, материалисты, набиваете до отказа тюрьмы и воспитываете новых тюремщиков!

— Знакомая песня! Может, еще и непротивление злу? А «свободная личность» в золотых погонах тем временем будет стрелять из-за угла в пролетарских вождей! Резать ремни из спин красногвардейцев. Жечь и грабить. И кончится все это таким кулаком, какого еще не бывало на Руси!

Они оба замолчали и молчали долго, не зная, что еще сказать друг другу.

— Что же вы собираетесь предпринять, чтоб доказать свою правоту? — спросил наконец Митя.

Петр настороженно посмотрел на него, разделяя слога, сказал:

— Предпринимать? Ничего. Абсолютно. — И добавил со своей двойственной интонацией: — История нас рассудит.

Они опять помолчали.

— Долго еще пробудешь в Брянске? — спросил Митя.

— Нет-нет! — быстро ответил Петр. — Я сегодня же уезжаю. — Он зачем-то показал железнодорожный билет.

Митя помедлил, не зная, как проститься; внезапно уступил внутреннему порыву и протянул Петру руку. Тот пожал крепко и продолжительно. Неожиданно сказал:

— А хорошо, черт возьми, жили мы с тобой в Бежице! — повлажневшими глазами посмотрел куда-то на потолок. И не двинулся, чтобы его проводить.

Дома вечером Александр, ложась, словно невзначай спросил Митю:

— Как тебе Петр понравился?

Митя, укрывшись было с головой, выглянул из-под шинели.