Леонид Фомин - Солнце красно поутру... Страница 27

Вернулись на берег, и Нина рассказала о своей задумке Василию Терентьевичу. Тот одобрил, но пошел выпускать телят сам.

Едва он выбил деревянный засов, ворота сарая с треском распахнулись, и в загон потекла пестрая ревущая лавина. Животные набросились на рябину, фыркали, бодались, выхватывали друг у друга ветки. Тесно стало в просторном загоне, ребята сновали тут же, растаскивали корм в свободные углы.

А потом снова ахал в долине Цепёла топор, снова все носили к сараю рябину, осыпая по краям широкого волока зеленые узорчатые листья. Спотыкались, чуть не засыпали на ходу, а все носили, носили.

И вот наелись телята. Удовлетворенно запомыкивали, потянулись в сарай. Ребята заперли их и опять цепочкой, как партизаны с боевого задания, пошли к дому.

— Здорово, какие штаны у меня стали! — Нина опустила палочку-мешалочку на дно ведра с варевом и стала отжимать на коленках из материи воду. — Давно ли покупали новенькие, красивые, а сейчас? — она принялась рассматривать у открытой печурки порыжевший костюм.

Наташа тоже озабоченно смотрит на свои спортивные брюки и на всякий случай подальше отодвигается от огня, чтобы не припалить выпущенные на лоб русые кудряшки.

А Валя весь вечер как потерянная. Кутается в платок, хотя в избушке и без того жарко, рассеянно слушает ребят, ни с кем не вступает в разговоры. На шутки отвечает робкой улыбкой.

Такая она незаметная и в школе. Сидит за одной партой с Наташей и частенько краснеет за нее, любящую как-то привлечь к себе внимание. Иногда Наташе это удается, и тогда Валя просто теряется под обстрелом ребячьих глаз, склоняется к тетради, тихо просит подружку: «Не кривляйся, пожалуйста!»

Сейчас она и вовсе помалкивает — наверно, все еще чувствует себя плохо.

— Чо твои штаны! — прицепился Витя Пенкин к Нине. — Это тебе не на прогулке! Вот смотри, — и он небрежно вытянул длинную ногу. В прорехе разорванного сапога торчал палец…

Похоже, что дырой в сапоге не столько обеспокоен сам Витя, сколько его неотлучный спутник Миша Калач. Миша уже давно разыскал в рюкзаке пузырек с клеем и резинку для заплаты, резинку затер напильником и все это держит в кармане, ждет, когда Витя налюбуется дырой, снимет сапог.

Гриша-младший уже в который раз принимается рассказывать про то, как свалился сегодня с лошади.

— Он, этот Буланка, дикошарый какой-то, — говорит Гриша. — Увидел обгорелый пенек, зашипел на него, как змея, да ка-ак прыгнет!..

«Младшим» неугомонного Гришу стали звать уже в походе, чтобы не путать с другим Гришей — старшим. Он тоже, как и Миша Калач, долго стоял под вопросом, прежде чем его зачислили в отряд. Самые они маленькие, по двенадцать лет каждому, и даже Василий Терентьевич не сразу решился взять их. Но все же взял. И, кажется, не жалеет об этом.

…— Я и улетел прямо головой в снег! — весело закончил Гриша свой рассказ.

Ребята смолкли — услышали шаги Василия Терентьевича. Он все еще был у сарая — правил поломанную телятами старую изгородь — и вот шумно вошел в избушку. Строго глянул на Валю.

— Почему не в постели?

Лишка не разговаривая, тут же заставил ее лечь и укрыл одеялом. Накинул сверху толстый войлочный потник из-под седла.

Полез под одеяло и Петя, хотя не только он сам, но и ребята недоумевали, почему учитель заставляет его глотать таблетки и раньше других ложиться.

…Уже все спали, когда Василий Терентьевич тихо подошел к Нине, осторожно потряс за рукав и сказал негромко:

— Я сейчас ухожу, ты остаешься за старшую. Утром начинайте со снежков, потом рубите рябину, как вчера. Для слабых телят возьмешь на пойло еще одно ведро сухарей. Последнее.

Нина испуганно вскочила с лежанки.

— Куда вы? Ночь ведь!

— На реке Пеле работают геологи. У них есть рация. Попрошу вызвать подмогу.

Василий Терентьевич снял со стены ружье и, скрипнув дверью, вышел.

5

Хотя и убродно было, сначала Василий Терентьевич шел споро: как-никак по лугам да все под горку, под горку. Затем на спусках все чаще начали попадаться кривые, в рост человека березки, отдельные широколапые ели с причудливыми снежными буклями на тупых верхушках.

Но вот луга кончились, и впереди непроглядной, черной стеной встала тайга. Тут уж — торопись не торопись — не разбежишься. Нехоженая, не знавшая топора первородная тайга будто нарочно ставила на пути заслоны.

Кончились синяя ночь, синие снега. Кругом тихо, темно и выморочно, как в глубоком ущелье. Несчетно раз учитель перелезал через лежащие, ощетинившиеся сучьями деревья, обходил завалы, кружил, петлял, продирался сквозь заросли хвойного подроста.

Счастлив тот, кто не блудил в горной тайге — парме! Счастлив, если не бывал в ее цепях, как паучьи тенета, объятиях. Притягательна она, хитра, коварна. Увлечет новизной, дикостью, непуганым зверьем и птицей, очарует дивными цветами-стародубами! Уведет на искристые родниковые речки, где что ни камень — то самоцвет, что ни ямка — то красноперый красуля-хариус. А ягодники! Не топтанные ногой, они плантациями вызревают под благодатной сенью тайги.

Увлечет тайга, заманит в первобытные тайники свои, откроет невиданные красоты, а потом закружит, заплутает и… оставит. Опомнится путник, да поздно! Куда ни кинется — лес и лес. Древний, настороженно-затаенный, окруживший со всех сторон. Исчезнут куда-то родниковые речки, затеряются во мхах обильные ягодники…

Затем парма начнет гонять по своим урочищам, показывать все снова. Вроде бы незнакомая горушка, взбежит на нее встревоженный путник, а, оказывается, уже был здесь. Опять вроде незнакомая — и опять был… Так и бегает без толку взад, вперед, не жалея ног, не жалея сил, с одним отчаянным желанием: поскорей вырваться из дремучего плена.

Выматывая силы, парма начнет и помаленьку раздевать путника. «В тайге каждый сучок просит клочок», — говорят старики охотники, и это верно. Не пройдет и двух дней, как вместо крепкой парусиновой штормовки останутся жалкие лохмотья. Про обувь и говорить нечего.

А не так надо бы вести себя, если заблудился. Присядь, успокойся, подумай. А еще лучше разведи костер и переночуй. Отдохни, одним словом, пощади свои ноги и сухари. Ведь утро-то вечера мудренее!

Сперва учитель шел уверенно, а тут привязалась и неотступно тревожила думка: «Пройду ли, не потеряю ли направление?» Нет ни карты, ни компаса. В обычное время они ни к чему, а вот сейчас бы и звездочке рад. Не видно только в пасмурном небе ни звезд, ни месяца.

Василий Терентьевич не раз хаживал через тайгу и на Пелю, и на другую горную речку — Золотанку, но ночью не доводилось. Потому и тревожился.