Николай Коротеев - Искатель. 1977. Выпуск №5 Страница 27

Я слез с кровати, включил свет. Часы показывали полночь, и только далекий собачий лай тревожил тишину. Я вышел и направился к дому приезжих.

Нарты, на которой я ехал, на месте не было. Я поднялся на крыльцо, постучал в дверь гостиничной хозяйке. За дверью послышался шорох, ярко засветилось узкое окно.

— Кого еще надо?

— Это я, Вера Игнатьевна. Участковый.

Послышалось звяканье крючка, на пороге в полосе света выросла расплывшаяся фигура хозяйки.

— Приезжий где?

— Это который на собаках-то?

— Он самый.

— А уехал уже. Часа два, как уехал, — не торопясь, ответила Вера Игнатьевна. — Ох, и злой же человек. У него собака одна тут убежала, постромки перегрызла, так я думала, что он и остальных перебьет всех.

— Как его фамилия?

— В книге учета записан как Дударь Ефим Петрович. Завхозом у геологов работает.

Я шел домой и все время пытался успокоить себя: «Ну и что? Ну и обрубил собаке уши. Так по этому обычаю собак наказывают сотни лет уже. Не он первый, не он и последний».

2

Вот уже три месяца, как я в Якутии. Сразу же после окончания Московской школы милиции попросился сюда. Спроси меня кто-нибудь, зачем я это сделал, — не отвечу. Что в столице участковым был, что тут с двумя звездочками остался. Правда, разница кое-какая есть: в Москве у меня был участок из десяти пятиэтажных корпусов, а тут… Я долго измерял на политической карте мира свою площадь, и оказалось, что на ней уместятся Австрия и Лихтенштейн. Примащивал еще и Швейцарию, но она не влезает — своими углами выпирает в соседний участок.

Я иногда представляю себе эту картину: на всю Австрию один-разъединственный человек в форменной фуражке… А тут ничего, как будто так и надо.

В последних числах сентября началась настоящая зима. Мороз под двадцать, высокое белесое небо без единой тучи и снег, белый, белый. Даже странно как-то: сейчас в Подмосковье самая опеночная пора, солнышко греет, а здесь…

Бр-р… Холодно. Вначале я думал, что снег этот растает. Как у нас в Москве: семь раз выпадет и только на восьмой останется лежать до весны. Но здесь не так — выпал и остался, без слякоти.

Живу я в большом рубленом доме у старой бабки Матрены. Раньше-то я никогда не жил в таких избах. В Москве у родителей двухкомнатная отдельная квартира с ванной и теплым туалетом, но тут мне понравилось. Утречком встанешь, для разминки несколько полешек на морозце расколешь, потом сковородку жареного мяса уплетешь — и хорошо. Недавно посмотрел на себя в зеркало и не узнал: мою физиономию теперь в темной комнате без подсветки фотографировать можно.

В первые дни выдали мне казенное обмундирование. Притащил я его домой, разложил на кровати, любуюсь, а тут Матрена Павловна подходит. Постояла, посмотрела на мое добро, языком поцокала и ушла. А вечером принесла настоящую якутскую кухлянку.

— На, сынка, носи. А эту свою одежонку до весны припрячь. А то ты в ней быстро заморозишься.

Моя хозяйка заботится обо мне, как десять начальников по хозяйственной части. Сижу я как-то у себя в кабинете, вдруг входят бабка Матрена и якут лет под шестьдесят. Бабка на меня пальцем показала и говорит:

— Вот он.

Старик постоял, помялся и говорит:

— Двести пятьдесят, Матрена. И так мало-мало.

Я смотрю на бабку. Она на меня. И спрашивает:

— Ну что, возьмешь?

— Чего? — удивился я.

— Ну как же, чего? — не менее моего удивилась бабка. — Собачью упряжку вместе с нартой. Бери, не пожалеешь.

Я посмотрел на старика якута. Он закрыл слезящиеся от старости глаза, закивал головой.

— Бери, бери, начальника. Хоросая упряжка и нарта хоросая. Для сына берег, а он город полюбил. Тундру совсем разлюбил. О-хо-хо. А у меня еще одна есть.

— Да зачем мне ваша нарта нужна? — не выдержал я.

— Как это зачем?! — изумилась бабка. — А на чем ты зимой ездить будешь?

— На машине.

— Э-эх! Да на твоей машине, как снежку настоящего подсыплет, только до магазина и ездить можно будет. А нарта, Василек, она везде пройдет. В любую пургу собачки вывезут.

Вот так и купил я у старика якута упряжку. Собаки без единого покуса дали объездить себя, стали слушаться, и теперь я, закутанный в кухлянку, разъезжаю по участку на легкой нарте, отрабатывая в поисках Заготовителя каждый километр моей необъятной территории.

Успокоившаяся было пурга к вечеру разгулялась в полную силу. Вокруг все с шумом, воем и свистом кружилось и танцевало.

Мои собаки, пройдя более восьмидесяти километров, еле тащили за собой нарту. Они уже не бежали и не оглядывались назад, а шли неторопливыми шажками, нагнув почти до земли головы. Я положился на чутье собак, перестал управлять ими и, с большим трудом преодолевая усталость и сон, держался на нарте. Веки смыкались.

— Здравствуй, Василий, здравствуй, приятель! — как во сне послышалось мне.

— Здравствуй, друг, здравствуй, — все настойчивее звучал знакомый голос.

Кто-то тормошил мои плечи, руки, а в ушах все звучало: «Здравствуй, здравствуй, здравствуй…»

Охотник Парфен Егорович Ушаков — нештатный участковый в зверосовхозе «Варваринка». Ему чуть больше сорока. Спокоен мужик и сдержан. Говорит мало. А во рту постоянно держит трубку. К нему-то и привезли меня мои собаки.

— Молодой, глупый… — сердился Парфен. — Сколько раз я тебе говорил, запоминай приметы. Потеплело в тундре — жди пурги. Куда бы ты ни спешил, а тундра, паря, шутить не любит.

Ушаков вытащил бутылку спирта, налил себе в пригоршню.

— Руки чувствуешь?

— Да.

— Ну и ладно, — он не выдержал строгого тона, лицо его расплылось в улыбке. — Ко мне ехал?

— К тебе. Дело одно есть, Егорыч.

И вспомнилась первая встреча с Ушаковым. Прикатил я тогда в Варваринку на милицейском «газике», лихо затормозил около огромного оштукатуренного дома местной власти. Строго так приказал, чтобы ко мне привели нештатного участкового Ушакова Парфена Егоровича, который числился в списках моего предшественника. Через полчаса пришел коренастый мужик, молча сунув трубку в рот, посмотрел на меня этак искоса да и спрашивает: «Надолго ли в наши края, лейтенант?» — «Надолго», — строго отвечаю я. «Ну а коли надолго, так учись людей уважать. Я во-он в той избе живу, паря. Приходи. У меня и познакомимся». И пошел. А я почесал затылок, спесь с себя согнал — и за ним. Так и подружились.

С Заготовителем я решил не вилять перед Ушаковым и спросил напрямик:

— Егорыч, из нашего района большая утечка пушнины. Не знаешь, кто бы мог этим заниматься?

Охотник перестал резать хлеб, внимательно посмотрел на меня.