Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) Страница 30

… - Не обнять российское раздолье…

… - Марш, марш — левой!..

… - Подари мне рассвет у зелёной палатки…

… - Здесь вам не равнина, здесь климат иной…

… - Среди нехоженых путей один путь — мой…

… - Помиритесь, кто ссорился…

… - Мой конь притомился, стоптались мои башмаки…

… - Средь оплывших свечей и вечерних молитв…

… - Ветер ли старое имя развеет…

… - Песен, ещё ненаписанных — сколько? Скажи, кукушка, пропой…

… - Помню, в нашей зелёной роте…

… - Недавно гостил я в чудесной стране…

… - Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…

… - А я помру на стеньге — за то, что слишком жил…

… - В круге сразу видно, кто друг — кто во мраке, ясно, что враг…

… - Помнишь, как дрались мы с целой улицей?..

… - Ждут — уж это точно! — нашей крови полчища мошки и комарья…

… - Долой, долой туристов…

… - Улыбнитесь, каскадёры…

… - Сползает по крыше старик Козлодоев…

… - Britons — strike home!..

… - Знаешь ли ты, как память в эти часы остра?..

… - Дороги — как боги…

… - Не вдоль по речке, не по лесам…

… - Прощай, позабудь — и не обессудь…

… - На коня — и с ветром в поле!..

… - Хлопнем, тётка, по стакану!..

…А дорога через ополье всё не кончалась, и жара не спадала. Судя по всему, уже и до вечера оставалось недолго, и Север начал иссякать в своём песенном запасе, да и подпевали уже через силу, если честно. И вот настал момент, когда последнюю, наверное, песню Север допевал с несколькими самыми стойкими. Остальные вновь уныло растягивались в «хвост». Я с каким-то болезненным интересом прислушивался к голосам друзей и думал, что если сейчас не случится что-нибудь сверхъестественное и песня кончится, то начнётся моральное разложение, писк, упадничество, и поднять настроение станет почти невозможно.

Вот сейчас допоют. И крантец.

— Родник, ребята!!! — заорал Серёжка. — Родник!..

…Вы можете себе представить вкус родниковой воды в те часы, когда от жары готова расплавиться кожа?

Родник бил из-под корней здоровенной сосны, росшей в начале крутого косогора — тут был небольшой борок, сухой и чистый. К роднику все бросились разом, обалдев от одного вида воды. Было какое-то идиотское, животное состояние. Все забыли друг о друге — вернее, просто не оставалось сил о ком-то помнить. Но продолжалось это состояние всего несколько секунд — девчонок пропустили вперёд, по рукам пошли мгновенно заледеневшие котелки. Мы пили и не могли напиться.

— Лагерь разобьём здесь, — махнул рукой Саня, — лично у меня сил нет дальше идти.

С ним никто не спорил. Все разбрелись за хворостом или обустраивать место, скидывая поклажу и мокрую обувь. Солнце садилось за косогор, по равнине пролегли длинные тени. Вокруг растущей груды хвороста раскатывали сплошным ковром одеяла.

Олег Фирсов, забравшийся дальше всех по косогору, вдруг завопил, чтобы все шли туда, к нему. Похватав оружие, все бросились вверх, спотыкаясь и перекликаясь.

— Волга! Волга! — заорал более членораздельно Фирс. — Эй, тут Волга!

За косогором был обрыв. А под обрывом — влево, вправо и вперёд — отражала заходящее солнце речная гладь.

Мы добрались до Волги. Правда добрались.

Мокрые ноги совали в огонь. Наконец все улеглись вокруг костра. По рукам пошли холодное мясо, щавель и камышовые корни — печёные, но, естественно, холодные тоже.

— Уф, ну и переход, — выдохнул Вадим. — Думал — всё, помру.

— Уже и песен не осталось, — добавил Игорь Северцев и лениво подбросил в пламя хвороста.

— А ты здорово придумал — петь, — одобрила Наташка Мигачёва. — Вовремя.

— Да это не я придумал, — усмехнулся Север.

Если честно — мне всегда нравилось, когда меня хвалят, хотя я умело это скрывал и слыл «очень скромным мальчиком». Но Север промолчал, и я, слегка разочарованно вздохнув, занялся едой.

— Это же ты придумал, — щекотнул мне ухо Танькин шёпот. Она сидела возле меня и смотрела понимающими глазами. Отсвет костра падал на них как-то так, что глаза лучились изумрудным живым светом, и я задохнулся, но тут же бодро отозвался:

— Да ну, ерунда! — подумал и добавил: — Всё равно спасибо… — я помедлил и решился: — Тань… ты очень устала?

Её глаза заискрились, и она, чуть прикусив уголок губы, посмотрела куда-то в сторону:

— Пошли погуляем. Я правильно поняла?

— Волга, — Танюшка чуть шлёпнула босой ногой по воде, слегка плескавшейся у песчаного берега. Я стоял чуть позади и сбоку, мучась желанием её обнять. Потом вдруг вспомнилось, как почти месяц назад мы вот так же ходили по берегу другой речушки, и Танюшка думала, что порезала ногу.

— Тут хорошо гулять босиком, — сказал я. — Ни банок, ни бутылок…

— Не то, что на Пурсовке, а? — Танюшка плеснула ногой в мою сторону, но я не принял игры.

— Мы так мало говорили… ну, за эти две недели… — я присел на корточки. Танюшка, подумав, опустилась рядом со мной, подобрала несколько галек в песке. Подумала ещё, кинула одну в воду. Я молча протянул руку, она отсыпала три. Я тоже кинул. Сказал: — Вот и Волга. Если честно, никак не соображу, куда нам дальше…

— А это не всё равно? — Танюшка кинула ещё одну гальку. — Мир большой… Олег, я не хочу сейчас про это.

— Извини, — немного смешался я.

— Ничего… Я искупаюсь, а ты подожди тут, ладно? — она, сев на песок, начала стягивать джинсы. Я отвернулся и посмотрел вновь лишь когда Танюшка уже входила в воду, касаясь её ладонями разведённых в стороны рук. — Тёплая, — сказала она, не поворачиваясь, потом гибко подскочила и нырнула. У меня дух захватило — сам-то я плавать не умел и всегда боялся, когда плавала Танька. Но она уже вынырнула подальше, отфыркиваясь и вертя головой. Слышно было, как она смеётся.

Противоположный берег виднелся чёрной полоской, из-за которой выкатывалась луна. Наверху плясали на древесных стволах отблески костра, слышались голоса, смех — похоже, наши отошли от перехода.

Танюшка выбралась наружу и, прыгая на одной ноге, начала натягивать джинсы прямо на мокрое тело. Я молча протянул ей свою куртку, Танюшка благодарно закивала и принялась вытираться ею. А я смотрел…