Мариан Фредрикссон - Книга Каина Страница 30

– Ты взял на себя это гнусное дело, чтобы избавить меня от него?

Энки кивнул.

И слезы, которых Каин так жаждал на рассвете, хлынули из глаз, фигура Энки расплылась. Охрипшим от волнения голосом Каин попытался выразить свои чувства:

– Никто никогда ничего подобного не делал для меня.

В следующий момент постучался страж: пора идти. В дверях Каин обернулся:

– Ты лишаешь меня независимости, Энки.

Энки еще долго стоял, пытаясь понять эти темные для него слова, наконец покачал головой и пошел разыскивать отца.

Бек Нети тоже проснулся очень рано. Что-то омрачало его радость. Вчерашние события превзошли все ожидания, чудо свершилось в его древней стране, и ему казалось, что с наследником страна обретет новое величие. Так откуда же возникла эта настороженность, ощущение неясной угрозы? Едва ли тревогу разбудили жрецы Сина. Каин ведь сказал, что власть их призрачна без поддержки царского рода. Бек Нети ни на мгновение не сомневался: Каин и в дальнейшем будет направлять события столь же умело, как и вчера вечером. Нет, тут что-то другое…

В дверь, постучав, вошел Энки. Вот уже много лет отец и сын завтракали вместе на балконе с восточной стороны башни, откуда наблюдали, как шествует по лестнице царица, как зажигает огонь наверху.

Энки описал отцу отклик Каина на известие об отравлении внебрачного, рассказал о его слезах и загадочной фразе, произнесенной при расставании. Бек Нети тут же понял, откуда шло беспокойство: в то утро на стойбище у Эмера мальчик выпалил в порыве возмущения: «Одно ты должен знать обо мне. Я давно хотел умереть. Моя жизнь важнее для тебя, чем для меня».

Слово в слово передал он Энки тот разговор на стойбище, упомянув и о том, что молвил Каин, позволив уговорить себя: «Конечно, я могу поиграть в ваши мечты, в ваши миражи. – И еще: – Я всегда чувствовал себя чужаком…»

Отец и сын смотрели друг на друга, пытаясь понять эти слова. Оба думали: «Что могло лишить воли к жизни столь молодого человека?»

– Трудно понять, – протянул Энки. – Его так легко полюбить, он такой приятный…

– Это наследственное, – решил наконец Бек Нети. – Они всегда были переполнены противоречиями. Сильные и слабые, гордые и застенчивые, холодные и горячие одновременно.

Энки думал по-другому:

– Мне кажется, с ним случилось что-то трагичное, лишившее его сил.

– И это осталось в нем открытой раной…

– Да. И он прикрывает ее независимостью, как повязкой, которая не дает ему истечь кровью.

Тут они увидели Нин. Она поднималась на последнюю ступеньку, Каин шел следом, но, даже поотстав на несколько ступенек, был выше царицы. Вдруг они увидели, как Каин подхватил Нин под руку, помогая ей передохнуть и успокоить дыхание.

Сколько раз уже стоял Бек Нети, наблюдая за царицей, которая мужественно взбиралась наверх, хотя силы ей изменяли; сейчас он облегченно вздохнул, зная, о чем она думает: «Сегодня я могу отдохнуть, сегодня пусть хоть весь свет узнает, что я уже стара и немощна».

Рассвет еще только занимался, и расстояние было слишком велико, чтобы верховный военачальник и его сын смогли разглядеть выражение лиц тех двоих, что поднимались по лестнице, но оба представили себе смех Каина и нежность его жеста, когда он протянул руку, чтобы Нин могла опереться на нее перед последними ступенями.

Вскоре на башне Нода зажегся огонь нового дня на радость солнцу, встававшему с востока.

Глава двадцатая

Пульсирующая в божественных царских жилах кровь устанавливала союз между звездой и ее народом. А крепился союз стихами и песнями, молитвами и ритуалами.

Но более всего – образами. Мастера Нода столетиями совершенствовали искусство ваяния, воссоздавая живые мифы в недвижном камне и тем самым творя чудо: божественный дух вновь и вновь возрождался в земной материи.

Животворящей силой стали легендарные статуи царей, размещенные вдоль торцовой стены колонного зала. Они были высечены из огромных каменных блоков, внесенных в башню; их яркие краски ничуть не потемнели за века. Сходство изваяний с умершими царями было поразительным: издревле художник снимал гипсовую маску с лика почившего властителя, прежде чем тот обретал вечный покой в царской гробнице.

В первое же солнечное утро Нин провела Каина от статуи к статуе, называя имя каждого царя и годы его жизни.

– Это Ли Эль, великий воин, дед по отцовской линии твоей бабушки со стороны матери. А это Каль Иллу, он закончил строительство башни и основал культ бога Сина.

Четырнадцать царей и две царицы.

Каин слушал ее, кивал. А сам угадывал живую боль во всех каменных ликах – свою собственную боль.

«Ты, – думал он, – и ты, и ты тоже». Все они несли тяжелую ношу, его ношу.

На мгновение он перестал ощущать себя чужестранцем; сознание, что те же муки, ту же боль испытывали его предки, будило глубокое чувство родства.

Долго стоял он перед статуей одного из царей, умершего молодым, в лучшие годы. Всматривался в лицо статуи; живой и мертвый, взирая друг на друга, мерялись болью, заключенной в глазах.

«Брат, – подумал Каин, но тут же поправился: – Нет, не брат, гораздо ближе. – Каину почудилось, будто он ощущает пульсации крови умершего в своих жилах. Он попробовал прогнать это ощущение. – Нет, невозможно. Ведь он мертв. Он всего лишь статуя. – Но в следующее мгновение подумалось: – Нет, не мертв. Он вернулся и вложил в меня свою судьбу и свою боль».

Словно сквозь туман доходили до него слова Нин:

– Он был великим царем. Все ладилось в его руках. При нем царство сложилось, окрепло и обрело порядок.

– Он был несчастным человеком, – возразил Каин.

– Правильно, – подтвердила Нин, невольно понизив голос под влиянием сумрачности Каина.

– Как он умер?

– Мне не хотелось бы говорить об этом.

– Мое право знать, – еще раз возразил Каин, и Нин сдалась.

– Однажды безлунной ночью он поднялся на крышу башни и вонзил в свое сердце священный нож, – горестно сказала она.

И тут боль в глазах статуи обрела оттенок вины, во всяком случае, так показалось Каину. И он подумал: «Ты, наверное, как и я, не сдюжил. И однажды муки твои стали невыносимыми. О Боже, как я понимаю тебя! Наверное, как и я, в поисках первоосновы зла ты отдалился от всех, и все отдалились от тебя. Наверное, как и я, ты хранил жуткую тайну, твой поступок был столь ужасным, что в его реальность нельзя было поверить, а значит, нельзя было и поделиться с кем-либо. Ты был умельцем и, возможно, подобно мне, считал, что все это – лишь мираж:, не имеющий отношения к действительности. Ты никогда не был пленником игры и поэтому играл.