Алексей Леонтьев - Искатель. 1962. Выпуск №5 Страница 30

— Какой простор! — сказал Жора. — Чувствуешь, как перестал биться пульс времени?

Жоре ответил дробный стук движка. Но художник не обратил внимания на это. Он не замечал деталей, которые мешали ему воспринимать мир. А мир в его картинах всегда был диким и пустынным.

Мы пошли к центру села. Там, раскачиваясь на ветру, как акробат на трапеции, болтался фонарь. Жора шел впереди, согнувшись под тяжестью деревянного чемодана, без которого он не мог отправиться ни в одну поездку. Две тени бежали вслед за Жорой: желтая, мятущаяся — от фонаря, и лунная, голубая и спокойная.

Хозяйка гостиницы сказала:

— Мест нет.

Мы вошли в теплый коридор, пахнущий сапожным кремом, и уселись на полу. Жора зарядил трубку. Он курил особого рода табак, который называл тринитротолуолом. Название вы могли забыть, но запах — никогда. Хозяйка выглянула в коридор и опросила, кто зажег тряпку.

Мне вовсе не улыбалась перспектива провести ночь в коридоре, вдыхая аромат сапожного крема и самосада. В шестидесяти километрах от нас, как сказочный замок, лежал среди льдов скалистый Ольхон, над которым дули частые ветры. Я позвал хозяйку и спросил, ходят ли но вечерам на Ольхон машины.

— Потемну-то? — спросила хозяйка. — Другой и днем не поедет.

— Что ж так? — интеллигентно спросил Жора, посасывая трубку.

— Ветра ныне дуют. С Малого моря льдину унесло.

С рыбаками. Сказывают, рыбаки спаслись, лошадь утонула.

— Любопытно, — сказал Шора, встрепенувшись. Близость опасности действовала на него возбуждающе.

— Может, Кешка еще поедет, — сказала хозяйка, поразмыслив. — Кешка-бензовозник. Если не обломался дорогой, так поедет.

— Что ж, он и ночью поедет? — спросил Шора.

— Кешка-то? — сказала хозяйка. — А что ему! Он такой… — Она задумалась, вороша запас определений, но для Кешки не нашлось стандарта. — Он такой охальник непутевый! Необстоятельный, не то что другие.

Это была не очень лестная характеристика, но в голосе хозяйки, несомненно, звучала гордость. Видно, в душе она считала, что Кешка своей непутевостью украшает солидную и обстоятельную шоферскую братию. Я хотел было поинтересоваться у Жоры, в какой полынье он рассчитывает оказаться вместе с Кешкой, но тут послышалось голубиное воркование мотора. Откуда-то с сопок шла машина, и, видно, шла ходко. Через несколько минут завизжал снег под заторможенными колесами.

Набухшая дверь распахнулась от одного удара, и морозная ночь плюнула в нас плотным облаком пара. Парень в ватнике и толстых стеганых брюках показался вслед за облаком. У него было скуластое и дерзкое лицо цвета бронзы. Несмотря на тяжелые ватные доспехи, каждое его движение выдавало танцора и гуляку. Дурачась, он обнял пышную хозяйку, и та забарабанила розовыми кулаками по крепким плечам.

— С морозу-то хорошо! — сказал парень. — Вроде к печке приложился.

Выпустив из рук хозяйку, полную притворного негодования, парень завопил на всю гостиницу:

— Эй, на Ольхон дураков нету?

Шора машинально откликнулся:

— Мы.

Парень засмеялся, открыв крупные чудесные зубы. Такие зубы изображают на рекламах зубной пасты. Но не думаю, что шофер был хоть чем-нибудь обязан ей.

— А я думал, нет дураков, — сказал он. — С калымом, значит, едем. По рублю собьетесь?

Я сразу понял, что Кешка никогда не был и не будет калымщиком. Не потому, что он явно дешевил. Настоящий калымщик никогда не требует денег вперед. Матерый калымщик скажет, что ему очень приятно заиметь таких попутчиков. А о деньгах он напомнит в пустынной части дороги. Там как-то не хочется торговаться. Да, этот шофер явно не походил на человека, думающего о деньгах.

Шора, брезгливо оттопырив губу, протянул два рубля. Кешка небрежно смял бумажки и сунул их в карман своих широченных брюк.

— Повезло вам, земляки, — сказал он. — Я человек легкий, разговорный. Дорога дальняя — томиться не будете. Ну… — Он сбил шапку с затылка на лоб, подмигнул нам и сгреб хозяйку гостиницы так, что та охнула и снова пустила в ход кулаки. Очевидно, это была Кешкина манера встречаться и прощаться с женщинами.

Мы вышли во двор. Машина источала тепло и густой запах бензина. Чемодан не удалось втолкнуть в кабину, и Шора, не доверяя ответственную работу шоферу, сам привязал его к борту цистерны. Шора считал себя большим специалистом по части вязания узлов — двойных, морских и прочих. Я на всякий случай толкнул чемодан. Удивительно, но он держался.

Мы залезли в кабину. Она показалась нам очень уютной. Заворчал стартер, и машина тронулась. Потом поехала. Потом понеслась. Кешка, видно, хорошо знал дорогу.

Звездное небо лежало на серебряных сопках. Чужие миры уставились на нас безучастными глазами вечности. Луна за дымкой была чуть видна. В утлую жестяную кабину проникла дикая поэзия сибирской ночи. Шора запел. Кешка понял Шору по-своему.

— В кабине чего не петь, — сказал он и показал на дыру в днище, где малиново светился раскаленный коллектор. — Специально для публики прорубил — греться. Вот денег соберу, приемник поставлю.

Мы спускались с сопки. Машина тяжело прыгала по каменным осыпям. Сквозь гул мотора доносилось кандальное позвякивание цепи заземления. Фары с трудом пробивались сквозь темноту.

— Сейчас и Байкал, — сказал Кешка. — Там, знаешь, горячие ключи. Подо льдом. Главное, правильно съехать. Полынью-то, ее видать по сивому дыму.

— А ночью? — спросил Шора.

— Ночью по нюху ездию.

— Ну, а бывает так, что проваливаются?

Шажда опасности клокотала в Шоре.

— Бывает, — сказал Кеша и рассмеялся. — Шофер всегда выпрыгивает. У шофера, видишь, нерв не спит, а пассажир сонной дури хватит, разомлеет…

— Так что не спи, Шора, — сказал я.

— Капитан сходит последним, — возразил Шора.

Кешка принял это на свой счет.

— А я и не сойду, — сказал он. — Как можно свою шкуру спасти, а чужую загубить?

Он сказал это очень просто. И я впервые почувствовал, что этому непутевому бензовознику можно довериться перед лицом долгой и тревожной ночи.

Машину подбросило, раздался треск. Лучи фар скользили по зеленоватой гладкой поверхности. Белесая паутина трещин покрывала лед. Треск стоял непрерывный. Казалось, бензовоз катит по грецким орехам. Трещины веерами расползались из-под колес.

— Пресный лед, — успокоил нас Кеша. — Играет.

Я не видел колеи. Мы скользили по льду осторожно, как бригантина в шхерах. Этакая пузатая бригантина, наполненная вонючим этилированным топливом. Теперь Кешка стал лоцманом. Он вел свой корабль по звездам. Где-то внизу, за нами, в ледяном аквариуме плыли разбуженные светом рыбы. Рыбы и мы — вот и все живое вокруг, на десятки километров.