Аркадий Локерман - По медвежьему следу Страница 31

Летом, в беседах с охотниками, он немало узнал о медведях. Теперь он перечитал свои торопливые заметки.

«…Разговор медвежий понимать нелегко, а надо. Когда он спокойный, то молчит или тихонько ворчит, иногда и подвывает, когда скучно ему. А когда любопытствует, то вот так: „хор-хор“, а с испугу: „фыр-фыр“. Когда же злится — сопеть, пыхтеть начинает, а затем ревет сильно так, глухо, зло, будто горло ему сдавливают. Тут уж не дай бог страх выказать».

«…Медведь по тайге идет как хозяин, бояться-то ему некого, поэтому не озирается, не прислушивается, ухом не ведет. Да и зрением он слабоват, верней сказать, близорук, глаза у него как микроскопы, ни одного мураша, ни одну гусеницу не оставит, всех слизнет, а вдаль не смотрит. Зато слышит он сильно хорошо».

«…Самое опасное время на стыке нюня с июлем, когда самцы бродят, самок ищут — ох и злые они тогда. Глаза тусклые, пена изо рта, и между собой, бывает, до смерти дерутся».

«…Пословица есть: два медведя в одной берлоге не живут — так это верно только про быков, а матка — та со всем семейством…»

«…Говорят, медведь в берлоге лапу сосет. Не приходилось мне, — сказал Матвей Васильевич, — такого видеть. Напротив, у тех медведей, каких я из берлоги брал, лапы были сухие, и даже с грязью в когтях, что осталась от ходьбы еще до снега…»

Борис подумал о том, что всем с детства известный образ — медведь, сосущий лапу в берлоге, — оказывается, очень далек от реальности, но тут его внимание привлекла следующая запись. Она была подчеркнута, но почему-то совсем не запомнилась.

«Запах медвежий, ох, силен! Добрая собака его метров за сто уже чует. И лошадь издали начинает уросить, не хочет по медвежьему следу идти, даже тропу, им проложенную, переступать боится…»

«Коль так сохраняет запах медведя даже его след, то уж в берлоге и вблизи нее все им должно быть пропитано!» — подумал Борис.

Он еще в школе усвоил, что с поверхности любого вещества испаряются молекулы, распространяя запах. Человеческому носу, правда, он не всегда бывает доступен. Зато некоторые животные чуют запах значительно лучше. Борис знал, что уже разработаны и применяются способы поиска руд некоторых металлов по запаху. Лошади, например, лучше всего обнаруживают руду ртути — скопления минерала киновари, залегающие даже на десятки метров от поверхности земли. А собаки оказались более чувствительными к другим металлам, таким, как мышьяк и никель. В Финляндии, он слышал, даже проводили конкурс, на котором лучшие собаки — искатели руд были награждены не только медалями, но и премиями.

Золото, к сожалению, очень цепко удерживает свои молекулы, и его обнаружить по запаху пока не удается даже с помощью новейших приборов, анализирующих запахи.

«Из всего этого следует, — решил Борис, — что есть шанс отыскать по запаху берлоги и среди них, может быть, золотоносную!»

Относительно реальности такого способа посоветоваться здесь, в городе, ему было не с кем. Но за годы учебы выработалась у него привычка искать на все трудные вопросы ответы в книгах.

С надеждой найти если не ответ, то хотя бы наводящие указания отправился Борис в читальню.

Начал он с учебников и монографий, указанных в каталоге под рубрикой «Медведи».

Из тома «Млекопитающие СССР» он узнал, что в европейской части страны численность медведей определена примерно в двадцать пять тысяч, а в азиатской не определена, но предположительно раз в десять больше.

Говорилось и о том, что летом каждый медведь имеет свой участок, размер которого определяется кормовым ресурсом и в среднем близок к пятидесяти гектарам.

Исходя из этого, Борис подсчитал, что в пределах работы отряда квартируют не менее ста медведей, а берлог должно быть еще больше. И наверно, только одна из них заветная, золотая. Как же ее найти? Он начал читать дальше и получил подтверждение словам Матвея Васильевича о том, что осенью многие медведи свои участки покидают, и зимние их квартиры часто сближены, образуют «город» в местах, которые почему-то для зимовки удобны.

Так, на Камчатке, в Кроницком заповеднике, на площади в один квадратный километр из года в год зимуют пятнадцать медведей. А на Алтае, возле Телецкого озера, «городок» почти такого же размера населен еще гуще — 26 берлог!

Там удалось поставить на медведя датчик и определить, что температура его тела в спячке понизилась до 29 °C и дышал он еле-еле, с паузами до пяти минут.

Узнал Борис и о том, что спячка представляет тайну, которую пытался разгадать еще Аристотель, но до наших дней сущность процесса не раскрыта. Известно лишь, что в организме образуются «факторы спячки» — биологически активные вещества, еще не понятен их состав и механизм действия, но пересадка ткани спящего медведя вызывает сон у любого теплокровного животного.

БЫЛЬ ИЛИ ЛЕГЕНДА?

Вечер за вечером продолжал Борис чтение. От учебников и монографий, не найдя в них ответов на вопросы, его интересующие, перешел он к «бывальщине».

Сергей Аксаков так увлек его своими «Записками охотника Оренбургской губернии», что позабыл он о своей практической цели и до самого конца книги жил одной жизнью с ее автором.

Вслед за этим в старом журнале обнаружил он сведения, тоже не имеющие прямого отношения к теме его разысканий, но очень для него интересные. Борис даже не удержался и поведал в письме Тане о том, что узнал, какая история произошла со Львом Толстым. Он, тогда еще молодой писатель, но уже прославившийся своим первым крупным произведением, трилогией «Детство», «Отрочество», «Юность», за несколько дней до Нового — 1858 года отправился вместе с поэтом Афанасием Фетом и друзьями на медвежью облаву вблизи Вышнего Волочка.

На второй день охоты поднятый из берлоги медведь, как записал Л.Толстой, «прямехонько на меня между частым ельником катит стремглав и, видно, со страху сам себя не помнит… Вскинул я ружье, выстрелил, — а уже он еще ближе. Вижу, не попал, пулю пронесло; а он и не слышит, катит на меня и все не видит. Пригнул я ружье, чуть не упер в него, в голову. Хлоп! — вижу, попал, а не убил.

Приподнял он голову, прижал уши, осклабился и прямо ко мне. Хватился я за другое ружье; но только взялся рукой, уж он налетел на меня, сбил с ног в снег и перескочил через. „Ну, — думаю, — хорошо, что он бросил меня“. Стал я подниматься, слышу — давит меня что-то, не пускает. Он с налету не удержался, перескочил через меня, да повернулся передом назад и навалился на меня всею грудью. Слышу я, лежит на мне тяжелое, слышу теплое над лицом и слышу, забирает он в пасть все лицо мое. Нос мой уж у него во рту, и чую я — жарко и кровью от него пахнет. Надавил он меня лапами за плечи, и не могу я шевельнуться. Только подгибаю голову к груди, из пасти нос и глаза выворачиваю. А он норовит как раз в глаза и нос зацепить. Слышу: зацепил он зубами верхней челюстью в лоб над волосами, а нижней челюстью в мослак под глазами, стиснул зубы, начал давить. Как ножами режут мне голову; бьюсь я, выдергиваюсь, а он торопится и, как собака, грызет — жамкнет, жамкнет. Я вывернусь, он опять забирает. „Ну, — думаю, — конец мой пришел“. Слышу, вдруг полегчало на мне. Смотрю, нет его: соскочил он с меня…»