Андрей Серба - Искатель. 1982. Выпуск №3 Страница 31

— Здесь все мои воспитанники за тридцать с лишним лет. Подробно по годам выпуска. А вот Лида, Лидочка Измайлова, любимица общая. — И он безошибочно вытащил с одной из полок завязанную шелковыми тесемками папку. — Отец ее погиб в сорок третьем, старшая сестра умерла спустя год от тифа. Остались они вдвоем с матерью, которая вскоре после войны тоже заболела и умерла. Девочка у нас воспитывалась с двенадцати лет. Как сейчас помню, сначала дичилась, никак к нашей жизни привыкнуть не могла, а потом… потом вошла в курс и такой стала! В самодеятельности первая: плясать, а главное — петь уж очень хорошо могла. Членом комитета комсомола избиралась.

Алексей Юрьевич задумался и замолчал.

— Ну а потом, что было потом? — нетерпеливо поинтересовался Вершинин.

— Потом? Потом так же, как у всех. Определили мы ее в хорошее ремесленное училище. Училась неплохо, но на виду, как у нас, не была. Письма мне изредка присылала, не жаловалась, но чувствовалось, не нашла себя там. Я ее к себе приглашал, но так и не приехала. Затем получаю от нее письмо из города… города, — он развязал тесемки и вынул из папки конверт, — Н-ска. Легкое такое письмо, радостное. Будто бы и все сомнения позади остались. Писала, что устроилась хорошо, один человек, по ее словам, сам потерявший детей, помог ей подыскать хорошую квартиру, обещает устроить на работу. Вообще по письму чувствовалось — воспряла Лида. Она и у нас всегда к добрым людям тянулась. Я тогда, признаться, успокоился, а ответить ей некуда было — она ведь только город указала, ни дома, ни улицы. Больше от нее писем не было. Я еще сетовал: забыла, наверно. Вышла замуж, дети пошли, не до воспоминаний. Хотя и обидно иногда за нее становилось. Сколько их прошло через мои руки, ни один не забыт. Ну кто же знал, что страшное могло с ней произойти?

Директор низко опустил голову и замолчал.

Вячеслав видел, как непрестанно подергивается у него верхнее веко.

— Хорошо, хоть заявление о ее исчезновении написали в милицию. Ваша, наверно, идея? — прервал молчание Вершинин.

— Я знаю об этом, — Алексей Юрьевич поднял постаревшее на глазах лицо. — Друзья ее — Петя Галкин, Зоя Акимушкина — собрались у нас на юбилейную дату — десять лет после выпуска. Договоренность у них такая была: что б ни случилось, встретиться в этот день в детском доме. Лида одна не приехала. Сначала упрекали мы ее между собой, а потом задумались. Показалось подозрительным, что на протяжении семи лет никто не получил от нее ни единой весточки. Посоветовались и решили заявление в милицию написать. Ребята и отнесли его сами. Там пообещали разобраться. С тех пор еще несколько лет прошло, но о ней так ни слуха ни духа. Неужели убита именно она?

И хотя Вячеславу не хотелось делать больно этому человеку, врать он не стал, ибо в душе уже прекрасно понимал, что на сей раз ошибки быть не может. Совпадало очень многое, а главное — ее последнее письмо из Н-ска. Еще раз перелистал страницы личного дела. С маленькой фотокарточки на него смотрела девочка-подросток с угловатыми чертами.

— Нет ли у вас других ее фотографий? — спросил он у директора.

— Пойдемте со мной, — пригласил его гот, и они вместе вышли из школы.

В этот момент зазвонил звонок на перемену, и стая громкоголосой детворы картечью вылетела во двор. Воспитанники ручьями заструились вокруг, с любопытством посматривая на незнакомца. Они пришли в тот самый красный уголок, откуда начал свой путь Вершинин.

— Вот, взгляните, — протянул толстый альбом Алексей Юрьевич. — Здесь все, кто отличился в нашей художественной самодеятельности с послевоенного времени. Есть тут и Лида. Тяжелые листы мягко ложились один на другой. Оживало прошлое. А вот наконец и она — Измайлова. Крупные, хорошо выполненные фотографии. Первое место на конкурсе школ, первое место в районе… Открытое лицо, заразительная улыбка.

— Вы разрешите мне взять фотографии с собой, это крайне необходимо для опознания.

— Понимаю, понимаю, берите, конечно. — Директор с грустью следил, как аккуратно срезанные лезвием бритвы фотокарточки улеглись в портфель следователя.

— В фотографиях тоже часть моей жизни, мои воспоминания, я ведь так и не успел обзавестись собственной семьей. Они были моей семьей, ею и остаются, — он показал на огромную доску Почета, занимавшую всю стену. — Вот они, мои дети, по всей стране теперь трудятся. Коля Черников, например, Герой Социалистического Труда, на целине работает. Комбайнер. Эта — заслуженная учительница. Вот летчик-испытатель, а вот знатный бригадир сталеваров, вы его фотографии наверняка не раз в газетах видели.

Из-под руки Алексея Юрьевича взгляд Вершинина выхватил растерянное лицо какого-то парнишки с удивительно знакомыми чертами.

— А это кто? — прервал он директора, указывая на фотографию.

— Это? Паша Зацепин. Умнейший парень, душа своего выпуска. У нас все воспитанники горя хлебнули немало, а Он вдвойне. Исключительно тяжелое детство, но не замкнулся, не озлобился. Юридический потом окончил, сейчас прокурором работает… Постойте, да ведь в вашей же области, кажется. Встречаться не приходилось, случайно?

— Приходилось, как же, и не раз… — усмехнулся про себя Вячеслав.

— Ну и что? Как он?

— Чудесный человек. Большой души человек, — ответил Вячеслав, чуть помедлив. — Павла Петровича у нас все уважают.

— Вот видите, — буквально расцвел старик, — таковы наши ребята.

Алексей Юрьевич проводил Вершинина до дамбы. Существовал, оказывается, и более короткий путь к поезду — через село, но Вячеславу захотелось еще раз подняться на холм, потрогать липы, пройтись лесной тропинкой, подышать полной грудью. Он шел и думал о хорошем человеке, с которым свела его сегодня жизнь, о трагической судьбе Лиды Измайловой, о хитросплетениях людских судеб.

На станцию Сосновая прибыли с опозданием на семь с лишним часов. Непроглядную темень разрывал лишь фонарь с грязным стеклом, раскачивающийся на небольшом станционном здании. Внутри царили грязь и запустение. Окурки и объедки валялись прямо на полу и подоконниках. В уголке, у потрескивающей печки, прикорнул какой-то пьяный.

Вершинин постучал в деревянное окошко с надписью: «Дежурный». Никто не отозвался. Постучал еще. Эффект оказался таким же. Тогда Вершинин заколотил по фанерной перегородке изо всех сил. Издалека послышался надсадный кашель. Окошко отворилось. Показалась большущая железнодорожная фуражка над старческим лицом.

— Ну, чего барабаните, — проскрипел дежурный недовольно. — Поезд проводить не дадут.

— Да ведь он, дед, минут пятнадцать как ушел. Где же ты столько времени был? — развеселился Вареников.