Сергей Колбасьев - Факультет кругосветного путешествия Страница 31

— Хорошо!- прокричал Волков, но Миша замотал головой.

— Нет, хорошо, — настаивал Волков: — без них мы не выбрались бы из отеля… И потом весело…

Гулко ударил гигантский барабан, толпа всплеснула тысячами рук и разразилась многоголосыми плачем. В плач сразу же вмешался необъятный и нестерпимый трубный рев. Это были слоны.

— Они желают, — тонким воплем пояснил Маунг Гаук, неутомимый и восторженный проводник, за рупию взявшийся доставить чужестранных дураков на вокзал. (Кто же кроме дураков станет ночью уезжать из города, если в городе праздник?).

— Чего им нужно? — зажимая уши, кричала Джессика.

— Всего… Чтобы не было белых и палок… Чтобы был рис и опиум… — захлебывался Маунг Гаук: — Это ночь желаний… Они желают всего.

Путешественники желали только тишины. Она будет в гремящем сотней колес поезде, потому что даже тысяча колес неспособна произвести всех звуков этой ночи. Но желание их было так же трудно выполнимо, как и все желания тысячерукой толпы.

Белая арка вокзала, сияя, проплыла и скрылась позади. Автомобиль не мог вырваться из черной человеческой реки. А может быть шофер просто не мог оторваться от своей игры в оркестре.

На деревьях плясали цветные луны, а над деревьями, шипя, рассыпались многоцветные звезды. Залпом взорвались бомбы фейерверка и снова затрубили слоны. Этот трубный звук сжимал сердце и, как кровь, гудел в голове. От него густел воздух, было тяжело дышать и темнело в глазах.

Мишле не выдержал. Он всем огромным телом бросился вперед, вырвал шофера с его сиденья, и, подняв его выше головы, с размаху посадил на место.

Автомобиль сразу опомнился и вполз в пустую аллею.

К вокзалу подъехали с другой стороны. Ехали мимо черных паровозных мастерских и одноглазой водонапорной башни.

— Поезд на Мандалэй, — сказал увядший проводник: — Оттуда есть поезд на Калькутту. Я пойду за билетами.

Автомобиль дрожал как загнанная лошадь и выглядел точно в мыле. Путешественники расплатились, забрали чемоданы и вошли в ярко освещенный, но совершенно пустой зал. Маунг Гаук вручил билеты, молча вывел чужеземных дьяволов на перрон, указал на стоявший слева состав, получил свою рупию и также молча скрылся. Он был оскорблен.

85

Вагон был вроде дачного с открытыми рядами кожаных кресел, пыльный и тряский. Кроме четверых путешественников в нем был только один, точно мохом поросший зеленоватой бородой старик. Он закрылся развернутым «Тайм-сом» и извергал тучи зловонного сигарного дыма.

— Сэр, — сказал Волков, и старик поднял на него свои водянистые глаза. — Сэр, сколько езды до Мандалэй?

— Откуда? — проскрипел старик.

— Отсюда.

— Нисколько. — И окутался волной дыма.

— Когда же мы туда прибудем? — настаивал Волков.

— Когда вы туда прибудете? — переспросил голос из тучи, упирая на «вы».

— Вот именно.

— Это зависит всецело от вас самих… Слезайте на любой станции, возвращайтесь в Рангун и поезжайте в Мандалэй, когда протрезвеете, — и водянистые глаза сердито взглянули из кольца дыма на качающегося Волкова.

— Но ведь этот поезд…

— Идет на Патного, а совсем не на Мандалэй. — Голос старика был едким как сигарный дым и Волков закашлялся.

Он с трудом вернулся на свое место и для верности на трех языках доложил Джессике, Рубцу и Мишле о положении вещей.

— Великолепно, — вдруг захохотал Мишле: — проводник перепутал? Из этого самого Патного ехать некуда? Тем лучше!

— Лучше? — хором удивились Волков и Джессика.

Идем в другой вагон, — заявил француз. — Подальше от этого действующего вулкана, от этого пожара в помойной яме, от этого главного фабриканта вони, — и вставая, кивнул в сторону завернутого в «Таймс» и перекрытого облаком старика.

Его слова имели силу заклинаний, им повиновались, не вникая в их смысл. Он не хотел объяснить в чем дело, но, по-видимому, имел на то достаточное основание.

Из вагона в вагон шли по шатающимся, не огражденным поручнями железным листам. Шли молча и молча расселись в следующем, совершенно пустом вагоне. В окне пролетел семафор и, постепенно замедляя ход, замелькали огни станции.

— Друзья, — сказал стоявший у окна Мишле, — идите сюда и вы все поймете.

— Констебль, — крикнул он, высунувшись из окна.

Высокий, сухой, как жердь, полисмен остановился и поднял голову. В окне вагона он увидел четыре лица. Окно медленно подходило к нему, поезд трогался.

— В чем дело? — осведомился констебль и вдруг почувствовал, что с него сняли шлем. Шлем почему-то оказался на голове красноносого человека в окне. Красноносый отдал честь, поморщился, снял шлем, обнюхал его и бросил на рельсы под фонари встречного поезда.

Шлем — честь англо-индийской полиции и на нем номер. Его нужно спасти. Полисмен соскочил на путь, подхватил шлем, выскочил на другую сторону и скрылся за вагонами встречного поезда.

— Сумасшедший,- ахнула Джессика.

— Мадемуазель, это не сумасшествие, а простой расчет,- солидно ответил Мишле, медленно опускаясь на диван, — нам полезно, чтобы полиция знала, куда мы едем… Знала, что мы едем в Патного.

— Полезно? — На этот раз даже Мишле почувствовал, что необходимо дать какое-нибудь объяснение. Он усмехнулся и снизошел:

— Полезно, потому что мы туда не едем. Со следующей станции мы вернемся в Рангун, а оттуда, хотя бы морем, отправимся в нашу дорогую и желанную Калькутту… Не беспокойтесь, все произойдет именно так, как нам нужно… Это чисто профессиональный прием, друзья мои.

Все произошло именно так, как было нужно. Со станции Тарравади беглецы возвратились в Рангун и через сутки были в открытом море на пути в дорогую и желанную Калькутту.

86

— По четкости архитектурных линий и некоторой казенной сухости Калькутта напоминает Ленинград, — сообщил Волков, — об этом писал еще Реклю.

— Сухость! — огрызнулся шлепавший по лужам Миша.

Серое небо истекало косым и липким дождем, тоже, напоминавшим родной Ленинград. В серой мгле блестели голые стены правительственных зданий и голые спины частных граждан низшего класса.

Город был враждебен. Враждебно блестели резиновые плащи и тяжелые намокшие тюрбаны полиции, и враждебными заголовками пестрели мокрые, раздевающие в руках, газеты.

Триггс уже летел из Рангуна в Индию. О грандиозном избиении бирманской полицейской бригады было известно всему миру. Большевиков ждали в Индии. Политический департамент молчал и, как у Киплинга, вел свою большую игру.

Каждый встречный индус мог оказаться шпионом, и каждый встречный белый был врагом. Но белые не узнавали красных, а шпион может быть, еще не явился. Следовало спешить. На вокзалы ехать было опасно: вокзалы в таких случаях охраняются.