Виктор Сафронов - Легионеры Страница 32

— Сам-то, это… короче… ну… чем там занимался? — он мотнул головой неопределенно в сторону.

«Там» — Алексеем было понято правильно, речь шла о многострадальной и осиротевшей без него России.

— Да, ты понимаешь, под Хабаровском, при Вашингтонском сельсовете была школа средняя, «десятилетка». Я там учительствовал. Основная моя специальность — учитель физкультуры, но там таких «прорабов духа», занимающихся возведением фундамента будущего России, кроме меня было еще четыре человека, на тридцать шесть учеников. Поэтому преподавать приходилось и другие предметы.

На тощий желудок, его фантазии приобретали обличительный характер, вскрывающий антинародную сущность воровского, продажного и псевдодемократического режима. Правда, он об этом, даже не догадывался. Но с болдинским вдохновением, продолжал свое повествование о тяжелой доле русской интеллигенции в условиях грязных, в условиях сельских.

— Учителей не хватало. Пьянство — повсеместное, беспробудное, черное. На его фоне происходит вырождение нации. Дети все низкорослые с плохой успеваемостью по большинству предметов и, явным отставанием в умственном развитии…

У него еще были домашние заготовки с рассказами о маленьких учительских зарплатах, о том, что деньги последний раз, получал полтора года назад. Дальнейшее бытописание, должно было сопровождаться сверканиями в глазах, искренним негодованием и отчаянной жестикуляцией руками.

Живой и полный невысказанной боли, рассказ учителя-подрывника был прерван появлением дородного, сильно обрюзгшего дядьки, одетого с претензией на роскошь. Он, протянул Алексею потную, тестообразную ладонь буркнув при этом.

— Залупенко Махмуд Сарафанович. Это ты со мной разговаривал.

Видя, как от такого красивого сочетания имен-фамилий, нового работника, видать с непривычки, качнуло в сторону, примирительно пояснил:

— Шутю, однако… Михаил Афанасьевич, мое простое, незамысловатое имя и отчество — это по документам, а Махмудом Сарафановичем называли работающие здесь таджики. Мое настоящее имя запомнить легко, так звали Булгакова, только не философа, а писателя.

Последнее замечание вызвало у Алексея невольное уважение. Сравнивать и отождествлять себя, хотя бы по имени отчеству с Булгаковым, кроме этого, знать еще и какого-то другого, это было приятным сюрпризом.

Пока Алексей пожимал руку и слушал Залупенко, тот продолжал с любопытством, но без всякого живого интереса, его рассматривать. Таким взглядом, зоотехники рассматривают коровье стадо, пытаясь, по известным только им признакам, заранее определить, сколько молока можно будет получить, от пока еще яловой телки.

— Все вопросы будешь решать о мной. Я здесь и бог, и судья. Продажные профсоюзы, стоящие, согласно учению марксизма-ленинизма на службе олигархического капитализма — это также я. Милую и казню, хотя до этого, слава богу, не доходило — опять же я.

Он видно хотел перекреститься, поискал глазами икону, но на стенках со всех сторон, были наклеены только голые, сисястые молодухи, поэтому опустил за ненадобностью приготовленную щепоть вниз.

— Солдафон! — он обратился к Семе. — Познакомились?

— Само собой, Ах-фанасич. Но он, совсем и не строитель, а так недоразумение одно, нам такой алимент лишнее и не нужное в хозяйстве приспособление, — заныл тот сразу, довольно мерзким, простуженным голосом.

От налета собственной значимости и внушительности, который во время разговора с Алексеем, еще несколько минут назад, присутствовал на его лице и во всей фигуре, ничего не осталось. Так, мелкие брызги детского поноса.

— Это, Сема-Солдафон — Залупенко, ткнул в его сторону пальцем. — Раньше он был, Семой-Прапором, но когда стал крысятничать, обворовывать работающих у меня алкашей, жертвы его жлобства и мерзости, тамбурами (табуретками) легонько поучили его жизни и понятиям, а потом, разжаловали до Солдафона… Дрессируя лакеев… Так устаешь… Господи, они такие тупые…

После сказанного он задумался, должно быть, вспоминая те события. Брезгливо посмотрел на того, о ком говорил и инстинктивно вытер руку о чью-то рубашку, висевшую на спинке кровати.

— Видишь. Живучим оказался, хорек-гнойный. Другого бы уже давно, отдали корейцам на мясо, они любят такое… Чуть провонявшее, с гнильцой и тухлое, а это… — он неловко с сожалением, передернул плечами, как будто почувствовал озноб. — Беда моя, в излишней природной доброте и вредной в этих климатических условиях сентиментальности. Но… Нужен он мне здесь, незаменим в качестве надсмотрщика и устрашающего фактора. Потому и не гоню. Смотри, как преданно, пес, смотрит. Показывает уважение, а сам бы, с радостью вцепился мне в загривок и порвал на мелкие кусочки. Так, что ли, Сема?

Он по-свойски обратился к стоящей рядом прислуге. Тот, казалось от того, что его любимый Ах-фанасич, обратил на него внимание, очень быстро завилял хвостом и преданно заскулив от восторга, начал лизать хозяйскую руку. Гусаров не сдержался и попытался уже своей рукой, отогнать видение. После неудавшейся попытки разгона миражей, протер глаза. Все оставалось по прежнему. Мало того, из глаз и рта, ползающего на брюхе, извивающегося существа, на пол стекала клейкая слюна вожделения.

— Дела-делишки… Это сказывается усталость и напряжение последних дней, — подумалось ему. Но, такое объяснение облегчения не принесло. Так же, как не порадовали и откровения нового барина. На его взгляд, откровенно, при посторонних, втаптывать в грязь своего холопа было ни как нельзя.

Алексей, не пробыв и трех дней на земле вольного города Гамбурга, успел обзавестись личным врагом. Лакеи не любят тех, кто присутствовал при их унижении. Темпы приобретения недоброжелателя в лице доносчика и мерзавца Солдафона, розовые и голубые перспективы нахождения здесь, перекрасили в колер тоски и печали — черный и серый.

— В общем, располагайся. Завтра в шесть начинаешь работать подсобником «куда пошлют». Извини, брат, но если ты ничего не умеешь делать, то только подсобником. Оплата три евро в час, это примерно — чуть меньше пяти долларов. Работаем шесть часов до обеда. Час на обед и еще шесть часов, после него. Пьяницы, наркоманы и экономящие на своем здоровье — токсикоманы, здесь долго не задерживаются, а замеченные безжалостно изгоняются. Да, сам все увидишь.