Альберт Цессарский - Чекист Страница 33

— Этим я обязан не вам, — холодно поклонился граф, — а остаткам офицерской чести, которые пока еще сильнее вашей трусости.

— Не испытывайте моего терпения! — сказал комбат. — И больше не появляйтесь здесь — иначе я ни за что не поручусь.

— Надеюсь, меня не узнают, — ответил гость, застегивая свою ватную куртку и надевая старый порыжелый картуз. — Не узнают, если кто-нибудь не поможет, — с угрозой в голосе добавил он. И уже выходя, сказал: — Я передам ваши слова главнокомандующему. Вы будете сожалеть о них.

Нужно было тут же схватить его, отправить в трибунал. Но проклятое ложное благородство, честное слово, которым он гарантировал безопасность этого человека, весь кодекс с детства впитанных понятий о морали крепко держали штабс-капитана. Он вытер платком взмокший лоб, пригладил редкие седые волосы и вышел во двор.

Митинг заканчивался. Жилин уже отвечал на вопросы. И здесь начало разгораться то сражение, которое почти две недели так активно готовилось всеми силами подполья.

Потрясая запиской, Жилин кричал:

— Товарищи, какой-то чересчур грамотный человек спрашивает, почему нет свободного провоза продуктов отдельными гражданами!

— Верно! Говори! Давай провоз! — неслось со всех сторон.

— Отвечаю! — изо всех сил крикнул Жилин. И дождавшись относительной тишины, отчеканил: — Потому что получится свобода провоза для одних спекулянтов, товарищи!

Комбат увидел своего недавнего гостя прислонившимся к одной из повозок. Тот, заметив это, презрительно усмехнулся и, бравируя своим бесстрашием, подтянулся за борт повозки, встал на ось и звонко, задорно крикнул:

— Лучше у спекулянта купить, чем с голоду подохнуть!

Одобрительный гул покрыл его слова. А он неторопливо спустился на землю и не спеша, не оглядываясь, пошел со двора.

— На четверть фунта хлеба в день не навоюешься, братцы! — кричал маленький вихрастый солдат в огромной вислоухой ушанке.

К столу шагнул рослый, бородатый и косматый детина и сиплым басом сказал:

— Повоюешь! Поставят тебе за спину заградотряд из Чеки, будешь вперед бежать и «уря» орать!

Детину узнали — это был знаменитый брянский босяк по кличке Плевна, объявивший себя идейным анархистом. Его заявление встретили хохотом, криками:

— Крой, Плевна! Долой Чеку!

Молодой красноармеец, видно из рабочих, оперевшись на чьи-то плечи и высоко поднявшись над толпой, старался всех перекричать:

— Товарищи! Чека борется с контрреволюцией! Чека бьет контру, товарищи!

В ответ раздался свист.

Жилину было ясно, что настроение собравшихся изменилось не случайно.

— Надо кончать митинг, — шепнул он Панкову. — Здесь слишком много посторонних и подозрительных.

Но в это время недалеко от них в толпе несколько голосов хором прокричали:

— Слу-шай-те!

И оттуда кто-то невидимый в мгновенно наступившей тишине громко и внятно сказал:

— Чекисты и коммунисты против народа, против революции. Все вы знали настоящего революционера художника с Брянского завода товарища Гарусова. Позавчера чекисты предательски заманили его в лес и подло убили! Долой убийц!

И хотя мало кто из присутствующих знал Гарусова, рев покрыл эти слова.

Комбат протиснулся к столу. Возле Жилина собрались почти все командиры.

— Разведите людей по местам! — бросил им Жилин и вскочил на стол.

Коммунисты и комсомольцы стали со всех сторон пробираться к нему. Но их было немного, Жилин насчитал всего семнадцать человек.

Коренастая фигура военкома, который, заложив ладони за пояс гимнастерки, невозмутимо сверху оглядывал толпу, была хорошо видна отовсюду. Его уверенность и насмешливая улыбка, его спокойствие подействовали. Шум понемногу стал спадать.

— Товарищи красноармейцы! — негромко сказал Жилин, и его услышали во всех концах площади. — Среди вас затесались люди, которые хотят сорвать наш митинг. Это провокаторы, враги, перед которыми мы не станем говорить о наших боевых делах и задачах. Поэтому сейчас командиры разведут вас по подразделениям. Вы сами должны очистить ваши ряды от контрреволюционной сволочи!

— Становись! Становись! Становись! — раздались команды ротных. Часть толпы шарахнулась к воротам, остальные строились на плацу.

На другой день после митинга Митя подошел к зданию на Московской улице, где помещался штаб бригады. Рядом, в доме бывшего офицерского собрания, сейчас находился Центротеатр. На фанерном щите красными буквами стояло:

«Разбойники». Трагедия Шиллера. С участием артистов столичных театров. Просьба не лузгать семечки».

— Начинается пролетарская культура! — насмешливо произнес кто-то за Митиной спиной.

Митя обернулся. Перед ним стоял Владислав в кавалерийской куртке, в кубанке, в сапогах со шпорами. Плоская серьга величиной с копейку поблескивала в правом ухе. Его удлиненное, тонкое и бледное лицо с маленькими усиками было красиво, когда он, играя бровями, улыбался Мите.

— Да, начинается пролетарская культура! — с вызовом повторил Митя. — Что тут смешного?

Словно не замечая Митиного тона, Владислав положил руку ему на плечо.

— Впрочем, народ нужно развлекать, это правильно...

Митя страстно любил театр, и слова Владислава прозвучали для него особенно фальшиво.

— Театр — не конфетка! — резко сказал он и, дрожа от ненависти, отодвинулся.

Внезапно он понял, как давно и глубоко ненавидит этого человека с его воркующим голосом, пошлой серьгой, искусственной, недоброй улыбкой. «Ревную?! — подумал Митя и немедленно осудил себя: — Я несправедлив к нему!»

— Ваш брат говорил мне, вы идете в армию?

Митя принудил себя ответить и даже показал направление, выданное губисполкомом.

— Завидую вам, Димитрий, — произнес Владислав, продолжая улыбаться. Ему было лет под тридцать, и он говорил с Митей, как старший. — А мы тут остаемся, в обозе, так сказать. — Он цепко ухватил Митю под руку и стал прогуливаться с ним перед зданием штаба. — Я чекаю, ожидаю стоматолога, — пояснил он, кивая на вывеску у входа в дом: «Зубной врач Губерман». Штаб занимал второй этаж.

Владислав говорил и говорил, будто боясь остановиться. Польские коммунисты считают, что отделение Польши от Советской России — тяжелая ошибка. И какой результат? Польшей управляет гениальный пианист и бездарный политик, который привел страну на грань катастрофы.

Митя хотел спросить, с каких пор Владислав причисляет себя к коммунистам, но промолчал.

Цокот копыт, к которому Митя прислушивался уже несколько секунд, стал приближаться. К зданию штаба галопом подскакали два всадника. Один из них, Семен Панков, с которым Митя ездил за дезертирами, бросил поводья адъютанту и взбежал на крыльцо.