Кир Булычев - «Мир приключений» 1975 (№22) Страница 33

Время было не только переменчивым, грозным, но и замечательным.

Курт Стрэнг, обиженный невниманием к нему Ольги Модестовны, жаловался Жаклин. Он, видите ли, надумал осчастливить собой русскую женщину в голодающем городе, принять русское подданство, пережить вместе тяжелые времена, чтобы потом взять от жизни все, на что можно рассчитывать в новой республике. Жаклин вздыхала, конечно, она не может ему заменить Ольгу Модестовну. У нее нет ее красоты. Но поет она лучше, Ольга Модестовна только хорошо играет Рахманинова. И она, кажется, полюбила внезапно там, в Ялте, настоящего русского богатыря-красавца, Василия Бабушкина. Где-то он? Что с ним?

Владивосток того времени, когда там оказались Бабушкин и Терентий после Ялты, лучше всего можно было узнать на Семеновском базаре. Там и назначил Терентий рандеву Василию после случайной и неожиданной встречи в трамвае. Город-порт с сопками, спускающимися террасами к воде, уходящими в тайгу, казался морякам родным братом Сан-Франциско. Но это было обманчивое сходство. Грязные переулки, темные переходы, зловещие лабиринты среди деревянных лавочек и бог весть какого жилья бедноты; игорные притоны, дома свиданий и опиекурильни. Бездонные замаскированные ямы — ловушки для живых и могилы для мертвецов. Все это имело своих содержателей, хозяйчиков, арендаторов, ночлежников. Корейцев, китайцев, татар, обрусевших немцев, японцев. Сброд. Разные языки, а религия одна — деньги!

Торговали свежей, гнилой, сухой, мокрой и консервированной едой — дарами моря, тайги, земли и всем привозным. Тысячи разных людей забыли честный труд. Расцвела контрабанда. Воровали, грабили, перепродавали, скупали, прятали и вывозили на кораблях. Иностранные флаги на рейде. На улицах английские, американские, японские офицеры, солдаты, матросы, полицейские. На окраинах рабочие, железнодорожники, портовики. В домах подпольщики. В сопках партизаны. Тюрьмы забиты. Власти меняются. На “миллионке” приноровились к переменам в правительствах. “Нам любая власть — в масть, не мешала б только красть”. “Любая? — подумал Терентий, прислушиваясь к болтовне на базаре. — А если Советская? Не так уж она далеко… Но пока ее нет!”

Терентий наблюдает: испитой босяк опрокидывает в горло мутную хмельную жидкость из жестянки, закусывает морским ежом. Английский офицер сгружает с машины рулоны превосходной кожи, лавочник-китаец тут же рассчитывается с ним. А Бабушкин не идет. Бабушкин — тот единственный человек, который может помочь в беде Терентию. В Ялте Терентий старался выручить Василия, его друга Афоню. Во Владивостоке Бабушкин может (а если нет?) спасти от неволи сына Ольги Модестовны…

“Миллионка” торгует, спорит, ругается, буйствует, ворует, обманывает, развлекается. Тут знают всё. А когда отплывает “Мэри Норт”?

Во Владивостоке закручены рельсы в порту, надпись гласит: “Конец Транссибирской магистрали”. В океанские ворота России вошли чужеземные военные корабли и еще не подошло время им отчаливать, увозя остатки разбитых армий. Но награбленное в молодой республике отправлялось в заграничные порты каждый день. Иностранные агентства с лживыми обещаниями сомнительных благ вербовали молодых людей в процветающую Америку (где было много своих безработных). Завербованных цинично переадресовывали на угольные шахты Австралии, Пенсильвании, отбраковывали, как скот, после повторного осмотра сердца, легких, зубов, пересортировывали и грузили в заселенные корабельными крысами трюмы. Бабушкина это возмущало. Он говорил Терентию:

— Безумное поветрие! Владивосток нонче постоялый двор…

Терентий шел рядом с Василием, думал свою думу. Сказал невпопад:

— Не волнуйся, дорогая, вместе порадуемся.

Бабушкин удивился:

— Какая тут радость? Мерзость!

— Извините, задумался. О чем вы говорили?

— Да все о том же. На что полагалась Германия, завязав драку на Западе? А японцы прибрали к рукам все, что плохо лежало под боком. Циндао. Маршалловы острова. Марианские, Каролинские, Хотят господствовать в Шаньдуне, Южной Маньчжурии, Внутренней Монголии, Фудзяне. Но Приморье и Сибирь им не по зубам.

— Своей головой надо думать. Народ, согласен, хороший. А правители с самурайским духом поганые. Порт-Артур еще обернется им всенародным горем. Русская кровушка отплатит им, вот увидите, в наших сыновьях. На их месте я бы с содроганием глядел на Электрический утес, где стреляла 15-я батарея защитников города, на сопку, где был штаб геройского генерала Кондратенко. Помяните мое слово, еще придут наши воины на русское кладбище в Порт-Артуре, где лежат в братской могиле 15 тысяч солдат, матросов и офицеров.

Чтоб сказать пророческое слово, не надо быть пророком. В русском народе живет правда, а правда далеко видит.

Собеседники шли по Маньчжурской мимо церкви, у которой чернел нищий люд, старики и старухи — коренные жители города. Стали подниматься в Рабочую Слободку. Терентий вспомнил дружка, замечательного морского офицера Дорофеева. Дорофеев служил на “Аскольде”[2]. Бабушкин, оказывается, знал, что в начале этой войны крейсер ушел в Средиземное море для совместных действий с англо-французским флотом. Но кто из них тогда мог предполагать, что высокотрубный “Аскольд” вместе с английским и французским крейсерами “Кокэн”, “Адмирал Опп” встанет на мурманском рейде!

На Абрекской улице Терентий сказал:

— Вот дом Пляскина, тут жил лейтенант Шмидт…

Бабушкин остановился:

— Давненько?

— В девяностых годах.

— Много воды утекло, много пролилось кровушки. Ему бы быть не на “Очакове”!..

— А где?

— На “Князе Потемкине-Таврическом”, — И объяснил свою мысль: — Обстрелял бы Одессу, высадил бы десант. Что матросам не хватило? Командира корабля, смелости, решительности.

Ушли из Владивостока “Лейтенант Малеев”, “Бравый”, “Грозный”. Терентий видел в бухте “Печенега”. Кроме этого вспомогательного крейсера, во владивостокских водах сейчас шаланды, шампунки со спущенными парусами. Транспорт “Шилка” отправился в Сиэтл. (На “Шилке” поднимут красный флаг в пути.) Терентий спросил:

— Вы знаете, Василий, каперанга Иванова?

— Встречались…

— Я большой друг его сводной сестры. Олежка, о котором я вам говорил, сын Ольги Модестовны.

— А мне не надо пояснять, кому и кем доводится этот парень. Сделаю все возможное и невозможное, но…

— Не надеетесь?

— А не надеялся бы, так не вел бы вас к моему железнодорожнику.

Василий Бабушкин в добротном костюме, на пиджаке четыре Георгиевских креста. Его вид, осанка, награды производили впечатление.