Валерий Поволяев - За год до победы: Авантюрист из «Комсомолки» Страница 35

Тот неспешно прочитал распоряжение, потом почистил пальцами очки – слишком мутным выглядел текст, – и сказал:

– Я так полагаю – пошлем моего зама.

– Я тоже об этом думаю, – согласился с ним главный, – но не получится ли как в прошлый раз?

Месяц назад заместителем Данилевского по военному отделу был назначен Пургин, новую должность он принял сдержанно, без восторга, поклонился главному и произнес дрогнувшим голосом:

– Постараюсь оправдать доверие!

– Так держать, дед, – энергично сжал ему руку Данилевский, – расти и дальше! Да не забудь выставить шампанское. Если не выставишь – рост прекратится. Фикус надо поливать. Понял?

– Понял, чем дед бабку донял, – Пургин вздохнул.

И вот сейчас речь снова шла о нем – на Халхин-Гол надо было отправлять человека не рядового, события тут закручивались посерьезнее, чем на Хасане.

– Не должно, – ответил главному Данилевский, – сейчас там новый начальник сидит. Раньше был Емельянов, эту фамилию я точно помню, сейчас – другой, тоже с незатейливой фамилией.

– Ладно, давай Пургина, – сказал главный, – лучше его все равно не найдешь. Оформляй!

Но далее сценарий развивался все же по старой схеме, документы на Пургина даже не успели отправить в ПУР, как Данилевскому позвонил комиссар госбезопасности III ранга Прохоров, сказал, что Пургин понадобится для чекистских дел, для него уже определено одно деликатное задание. Справиться с заданием может только Пургин.

– Ясно, товарищ Прохоров! Будем рады вам помочь! – только это оставалось сказать Данилевскому.

Прохоров оставил Данилевскому свой телефон. Б-4—16–14. Мало ли какие вопросы возникнут, так что звоните, товарищ Данилевский!

– Ну что я тебе говорил? – мрачно произнес главный, когда Данилевский сообщил ему о звонке Прохорова. – Давай оформлять новые бумаги. Кто там на очереди? Георгиев?

Главный оперся руками о стол, приподнялся, давая Данилевскому понять, что разговор окончен и медлить больше нельзя – документы в ПУР должны сегодня же уйти.

– Может, поговорить с Прохоровым? Чего они нас тянут за вымя, как дойную корову? – уходя, уже с порога спросил Данилевский.

– И в прошлый раз ты говорил то же самое, – главный с сомнением покачал головой. – Нет. Не надо, нельзя, как ты этого не понимаешь? Это же выражение недоверия. Телефоны этой организации начинаются на «Бе-четыре», достаточно только этого, чтобы все понять, никакие другие организации не имеют телефонов на «Бе-четыре…» Понял? А звонок лишний раз заставит кое-кого почесать пальцем затылок – чего, собственно, там эти деятели из «Комсомолки» сомневаются? Не взять ли их на карандашик? А в наше смутн… – главный споткнулся на полуслове, побледнел, – нет, в наше непростое время взятому на карандашик живется… известно, как живется… Так что уволь, друг Федор!

К вечеру в ПУР ушли документы на Георгиева. Документы на Пургина взялись оформлять органы – об этом Данилевского предупредил комиссар Прохоров.

У всякой войны – свои законы, своя жизнь, свои командиры и свои ординарцы, жизнь каждого человека бывает расписана до мелочей, в этом распределении имеется много лишнего, наносного, и это лишнее, случается, раздражает, но потом вдруг все попадает в давильню – и тогда уже бывает не до раздражений, не до сожалений, тогда очень ясно вырисовывается одна цель: унести бы ноги!

Георгиев давал материалы нерегулярно – со связью случались перебои, в голых халхингольских местах ни почтовых домиков, ни телеграфа, ни телефона днем с огнем не найдешь, связи не было даже у полковых командиров, которые выкрикивали приказы из окопа в окоп, – писал Георгиев тускло, нудно, то вдохновение, что было у него на Хасане, сейчас исчезло.

«Георгиев выработал свой ресурс, – понял Данилевский, мрачно пососал пустую трубку, он потихоньку приспосабливался к куреву – табак успокаивал его, приводил в порядок мысли, внутри исчезал озноб. – Надо же, что делает какая-то душистая горючая крошка, изготовленная из листьев горького растения, – вяло удивился он. – Да, Георгиев – это не Пургин, у него искры пургинской нет. Но где же Пургин? Хотя бы объявился, дал небольшой материал…»

От Пургина не было ни слуху ни духу, он словно бы растворился, как человек в мультяшках, ставших очень популярными, – был человек и фьють – ветром сдуло, растаял человек. Точно так же и Пургин, он словно бы растворился в пространстве. Данилевский сожалеюще вздохнул, сжал пальцами трубку – он постарался достать себе трубку такую же, как у Сталина, – небольшую, крепкую, из хорошего дерева, пошел на Apбaт, к одному немому старику-татарину, известному своими трубками, старик делал их знаменитым актерам, летчикам, писателям. Выслушав Данилевского, старик хитро прищурился, пролепетал что-то немое, Данилевский не понял, и тогда старик коряво начертал на листе бумаги: «Как у Сталина?» Данилевский поспешно покивал: да, как у Сталина! Старик улыбнулся, обнажив младенческие десны, и показал Данилевскому два пальца, что означало: приходи через две недели!

Через две недели Данилевский стал обладателем сталинской трубки.

Без Пургина и Георгиева военному отделу приходилось туго – два пера, как два штыка… нет, как два пулемета, составляли грозную силу, а без двух пулеметов отдел был не прикрыт, оголен с флангов. Данилевскому за все приходилось браться самому – и обзоры делать, и информашки править, и сочинять «компоты» – нудную мелочь, без которой не верстается ни одна полоса; он крутился, забывая высыпаться, нещадно курил, одуряя дымом самого себя и других, – из сталинской трубки искры летели, как из паровоза, ругал Георгиева, который часто пропадал, поругивал Пургина, исчезнувшего совершенно – ну хоть бы записку в родной отдел прислал, или бутылку вонючей рисовой водки; если не японской, то монгольской – монголы ее, правда, не из риса гонят, а из молока, но все равно напиток получается крепкий и вонючий, Данилевский пробовал, – попробовав, долго морщился, но потом решил, что раз это вкуснее тележной мази, то, значит, ничего. Сойдет.

Но нет никого, черт возьми, – ни Пургина, ни Георгиева. Данилевский сел за стол и написал статью о комбриге Яковлеве, получившем звание Героя Советского Союза, написал так, будто погибшего комбрига-танкиста знал лично, впрочем, Данилевский был уверен, что они встречались на военном приеме у Тимошенко, он даже вспомнил, что говорил Яковлев, но потом засомневался – Яковлев ли это был?

Статья получилась душевной, искренней – у Данилевского не получались описания техники – он никак не мог ее оживить, наделить точной характеристикой, а людей, даже незнакомых, тех, которых никогда не видел, лепил одушевленными, со своими характерами, способными к действию – это были не картонные ходульные человечики, которые выходили почти из-под всякого журналистского пера, а живые, убеждающие своей правдой, своим существованием люди. Данилевский постарался сделать погибшего комбрига именно таким.