Мор Йокаи - Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта Страница 36

(— Минутку, — встрепенулся советник. — Похоже, ты попался, мошенник. Ибо тут критерий, согласно которому возможно определить меру греховности или благочестия твоего поведения. Почему ты с вышепоименованными церковными сокровищами пошел в гавань, где стояли готовые отплыть корабли, а не в ратушу? Бургомистру, городскому старшине или фогту изложил бы суть дела, рассказал о неслыханных кощунствах. Усыпленных тобой виновников поймали бы in flagranti,[38] если все было действительно так, как ты утверждаешь.

— Да, злодей, потрудись объяснить, — нахмурился князь.)

— Объяснение простое, ваше высочество, — ответил обвиняемый, нимало не смущаясь. — Одно словечко, и сиятельный князь все поймет. Указанное событие произошло в городе Штеттине, а город сей находился в ту пору под властью шведского короля Густава Адольфа. Его военачальникам-еретикам было полностью и решительно наплевать, что в католических монастырях, кои они сами бесчисленное множество раз подвергали осквернению, служат Бафомету и справляют таинства Милитты. Более того, жили они с «рыцарями терния» в дружбе и согласии, и продажные эти рыцари купно со шведами боролись с кайзеровскими войсками, являясь одновременно и еретиками и предателями. Нести жалобу в ратушу — все одно как себе самому могилу копать. Потому решил я бежать во владение какого-либо достойного немецкого князя, где меня выслушают с пониманием, в страну, где праведный суд творит благодетельная инквизиция. Столь чудовищные богохульства, безусловно, полагал я, дадут повод для начала военных действий. Выследить и поймать меня в открытом море было бы не так-то легко, потому и направился я в гавань Штеттина.

(— Habet rectum! Rectissimum![39] — поспешил согласиться князь. — Еретики шведы не могут судить в делах столь тонких и спиритуальных. Furtum sacrosanctorum[40] должно вычеркнуть из списка преступлений.

— Спорю на что угодно, мошенник сумеет весь реестр перечеркнуть, — пробурчал советник в бороду. — Ладно. Теперь следует homicidium — убийство.)

Часть пятая

HOMICIDIUM[41]

На голландском судне

Несмотря на острую нужду в деньгах, я поостерегся сунуть руку в кружку для доброхотных приношений, хотя в дни страстей господних там было полно и медяков, и всякой серебряной монеты, — вот вам лучшее доказательство моих благих намерений. На мне еще болтался маскарадный реквизит служителя иудейского первосвященника: римский балтеус, сандалии и древнееврейская тога. Где угодно меня бы приняли за безумца или шута, только не здесь: шведские власти объявили Штеттин вольным городом, и в устье Одера бросали якорь торговые суда всех наций. На пирсе толпились негры, испанцы, турки, берберы, китайцы в самых необычных одеждах, так что любой диковинный наряд не привлекал особого внимания. К моему нелепому костюму тоже никто не стал приглядываться.

Расспрашивать никого не пришлось — я увидел судно с поднятыми парусами, которое готовилось сняться с якоря. Случай привел меня на голландский корабль.

Хозяин — менеер Рейсен — находился на палубе, пока попутный ветер не вывел корабль из устья в широкий залив. Когда в его бдительном надзоре надобности уже не было, он заприметил меня, сидящего возле своего мешка на палубе; подошел, оглядел меня с головы до пят, засунув руки в карманы, и произнес дюжину фраз на разных восточных наречиях. Я, конечно же, ничего не понял. Тогда, наконец, владелец судна выругался на своем родном фламандском диалекте: «Черт возьми, по-каковски же кумекает этот малый?»

На сей раз я все понял и ответил, что разумею по-голландски, а сам я правоверный христианин, а не какой-нибудь палестинский иноверец.

— Куда собрался?

— Куда повезут.

— За проезд заплатить сможешь?

— Нет у меня ни гроша.

— А что есть?

— Прекрасной работы фляжка, усеянная драгоценными камнями. Могу отдать в залог или в уплату.

— Украл, конечно?

— Святой троицей клянусь, честно приобретенная собственность. Прекрасная дама подарила на память о поцелуях любви. Потонуть мне вместе с кораблем, коли хоть слово лжи сказал.

— Ладно, к чему дурацкие клятвы. Если фляжка того стоит, довезу тебя до Гамбурга.

— Фляжка подороже всего вашего судна будет.

— А что у тебя в кожаном мешке?

— Всякие золотые и серебряные вещи в изумрудах, рубинах, жемчугах.

— Так, так. Тоже за любовные поцелуи? Можешь не сочинять, я тебя за шиворот хватать не собираюсь.

Я предложил ему пройти в каюту и рассказать всю историю. В каюте менеер разрешил поставить мешок в угол, принес кружку пива да сам его все и выпил, чтобы я не отвлекался от повествования. Потом взял маленькую фарфоровую трубку, набил чашечку табаком и сунул в рот, не зажигая, дабы продлить удовольствие.

История подошла к концу. Я рассказал о своем намерении показать оскверненную церковную утварь архиепископу или курфюрсту. Услышав сие, высыпал менеер табак из трубки обратно в кисет, выпил последний глоток пива, сунул глубже руки в карманы и рассудительно заявил:

— Сын мой, поступил ты очень правильно, а собираешься сделать глупость. Забрать вещи — умно. Выдать — глупо. Ты, непутевый оборванец, намереваешься обвинить столь могущественных людей, как «рыцари терния», в каких-то нелепых грехах. Да тебе никто не поверит! Каждый скажет — тебе это спьяну приснилось.

— Как могут присниться действа, о которых ни одна живая душа и понятия не имеет? Что я сам себе выдумал сон про мистерию Бафомета? Или сочинил имена Ялдаваофа и Офиоморфа, да заодно и диспут о предназначении Иисуса?

— Ах, наивный сын мой, тебе ответят, что ты где-то прочел тайные памфлеты, собранные в Левитиконе[42] и придуманные врагами тамплиеров, чтобы натравить короля Филиппа на великий орден хотя бы ради его огромных богатств. Но одно дело — король Филипп, а другое — ты. Забудь сказки о Бафомете и змеепоклонниках. И даже если ты слышал и видел собственными ушами и глазами, у тебя нет ни единого доказательства тому.

— Как нет! А это что? — я поднял из кожаного мешка дарохранительницу и вынул гостию. — Вот мое доказательство. Эту гостию слуги антихристовы бросили на пол, оплевали, разнузданные девки давили каблуками. Смотрите, здесь отпечатался каблук Астарты, здесь, прямо на образе агнца.

Менеер надел большие очки и долго разглядывал гостию:

— Ну и дела! Воистину это символ Бафомета — полумесяц в виде подковы, а в центре восьмеркой изогнутая двуглавая змея. Отпечаток вполне заметен на гостии! Зачтется тебе, сын мой! Ты воспрепятствовал вечной погибели стольких душ христианских; ведь на святой мессе могли бы преклонить колени не пред телом Спасителя, а пред символом идола Бафомета. Истинно, половина города Штеттина должна возблагодарить тебя. Ведь они чуть не приняли вечное проклятие за избавление, брутто за нетто. По меньшей мере двенадцать тысяч верующих спас ты от преддверия адского. Умно придумано, умно сделано. А вот дальше ты глупость задумал, сын мой. Куда ты сунешься с поруганными святынями? Ты намереваешься обвинить влиятельный монастырь, и не один, а два монастыря: как я понимаю, тут причастны и женщины, то бишь монахини. Жалоба на служителей божьих — дело небезопасное, а на монахинь тем более. Здесь шею сломать ничего не стоит. Ну, представишь свои доказательства, потянут тебя на допрос, выставят грабителем церкви — там и костер недалеко, ори сколько хочешь о своей правоте. Кому радость тягаться с могущественным монашеским орденом? Да если и найдется охотник, молодцы твои даром не станут время терять: пока суд да дело, они все следы уничтожат. Тебя же объявят клеветником. Язык отрежут — приятно тебе будет?