Евгений Федоровский - Искатель. 1976. Выпуск №3 Страница 38

Я слушала, конечно, затаив дыхание, но муж покачал, головой и сказал:

— Не очень понимаю, дорогой Жан-Поль, почему это вас так озадачило. Случай, конечно, прискорбный, но, похоже, в наши времена не столь редкостный. Уж вы-то получше меня знаете, что прирожденных преступников нет и порой самые до этого честные и порядочные люди при определенных условиях могут, к сожалению, не устоять перед искушением и вдруг раскроются с вовсе неожиданной стороны. Значит, на чем-то он сорвался, этот ваш Гросс.

— А я согласна с комиссаром, — вступилась я. — Тебя послушать, так ни в ком нельзя быть уверенным, так, что ли?

— Ну, это уж передержка, — начал Морис, но комиссар перебил его:

— Людей, живших вроде совершенно честно и вдруг совершавших жесточайшие преступления по самым невероятным мотивам, я повидал, к сожалению, немало, вы правы, Морис. Какой бы безупречной ни была до этого биография Петера Гросса, он схвачен на месте преступления с поличным, и для суда этого вполне достаточно. Не это меня удивило и озадачило, и не о том, может ли честный человек совершить преступление, я пришел с вами советоваться…

— Я не хотел вас задеть, дорогой Жан-Поль, — смутился Морис.

Но комиссар отмахнулся:

— А вы меня и не задели, вот еще чепуха какая! Больше всего и охранников, и начальство Петера Гросса, и меня озадачило другое: он никак не может объяснить, почему пытался это сделать. Почему снял копию технологической схемы и положил ее в карман, почему полез в сейф за секретным образцом продукции и куда, кому все это должен был передать. Ничего этого он объяснить не может. Хотя вы понимаете, молодчики из охраны уж постарались первым делом именно это из него выколотить — адреса, имена сообщников. Я тоже его трижды допрашивал, и сдается мне, он не врет, не притворяется: он действительно не может ответить на эти вопросы.

Комиссар помолчал, испытующе поглядывая на Мориса, потом многозначительно добавил:

— Этот мой бывший помощник, Генрих Гаузнер, сказал мне, передавая арестованного Гросса: «Когда мы его схватили у сейфа, у него вид как у лунатика был. Ничего словно не понимал: ни где он, ни что делает, ни кто мы также. У меня в детстве младший братишка страдал лунатизмом, — сказал Гаузнер. — Я, — говорит, — подсматривал, как он по ночам по дому бродит, на крышу вылезает. Вот точно таким и Гросс был, когда мы его схватили, форменный лунатик…»

Это определение меня поразило: как лунатик, — повторил задумчиво комиссар. — Вот насчет этого я и пришел посоветоваться. Может ли быть у человека, профессор, какая-то психическая болезнь, чтобы на него иногда некое затмение ума, что ли, находило, когда он, как лунатик, совершает поступки, в которых не отдает себе отчета?

— В такой форме? Сомнительно, — нахмурившись, покачал головой Морис. — Вообще-то снохождение, естественный сомнамбулизм, или лунатизм, как его называют в народе, встречается не так уж редко. Но обычно у детей или молодых девушек, юношей. У взрослых же это весьма редкостно и почти всегда вызывается какими-то болезненными нарушениями головного мозга или истерией. Но совершенно немыслимо, чтобы какой-нибудь лунатик вдруг занялся кражами секретных документов. Что-то странное с этим Гроссом. Надо его, конечно, хорошенько обследовать.

— Вот это я и хотел попросить вас сделать, — сказал Тренер, помолчал, посмотрев вдруг внимательно на меня, потом снова на Мориса, и медленно, как бы подчеркивая каждое слово, добавил: — И хочу я получше разобраться в этой темной истории не только ради Петера Гросса. Бог с ними, с промышленными шпионами, пусть сами друг друга ловят, я им не помощник. Мне эта история напомнила другой случай, по-моему, весьма похожий, он до сих пор не дает мне покоя…

— Боже мой! — вскрикнула я. — Вы думаете, что и Урсула…

Комиссар мрачно кивнул и сказал:

— Может, все же есть такая болезнь, когда человек вдруг становится невменяемым, как лунатик, совершает непонятные поступки, какие сам не может объяснить…

— Ворует чертежи и секретные детали из сейфа? Делает инъекцию смертельной дозы морфина? — Морис покачал головой. — Насколько я знаю, такая болезнь науке пока неизвестна. Это что-то новенькое. Но вы правы, дорогой комиссар, тем более надо в этом хорошенько разобраться. Завтра же я займусь вашим лунатиком.

На следующий день муж с утра отправился обследовать Петера Гросса и провозился до самого обеда. Вернувшись, он рассказал мне:

— Действительно, многое в этом странном деле озадачивает, Тренер прав. Обрисовал он этого Гросса точно. В самом деле, с фамилией над ним словно нарочно подшутили. Хилый, тощий да еще от побоев не оправился, еле на ногах держится, измордовали его крепко. Кстати, такое вопиющее несовпадение фамилии с физическими данными могло, конечно, породить у него своего рода комплекс неполноценности, как нередко бывает. Он всю жизнь старался утвердить себя, компенсировать физическую слабость и хилость превосходством умственных способностей, знаниями, техническим мастерством…

— Это все, конечно, любопытно, Морис, но сейчас меня интересует совсем другое! — остановила я его. — А ты отвлекаешься на всякие психологические тонкости.

— Ты права, извини. Но Тренер, конечно, ошибается. Гросс вполне нормален психически. Никакой он не лунатик и, конечно, вполне вменяем, как и покойная Урсула.

Видимо, на моем лице выразилось такое разочарование, что муж поспешил добавить, наставительно подняв палец:

— Но! — Он сделал паузу, чтобы я внимательнее отнеслась к тому, что скажет дальше: — Но, беседуя с Гроссом, я выяснил очень интересную вещь: он лечился от запоя у одного частнопрактикующего врача-психиатра, некоего Вальтера Федершпиля. И лечил тот его гипнозом.

Мысль Мориса не сразу дошла до меня, хотя муж много мне рассказывал о гипнозе и я не раз помогала ему, когда он проводил гипнотические сеансы. И вдруг, кажется, я начала понимать…

— Ты хочешь сказать, ему внушили украсть секретные документы? — воскликнула я. — Внушили на срок, поэтому он и не мог никак объяснить при аресте своего поступка?

— Очень на это похоже, — задумчиво кивнул Морис. — Очень, по всем признакам.

— Но ведь ты же, помнится, говорил: нельзя человека заставить совершить преступление против его воли даже под гипнозом? Нельзя внушить ему ничего такого, что бы противоречило его моральным принципам. Разве не так?

— Понимаешь, это один из самых темных и спорных вопросов в теории и практике гипноза. На сей счет у крупнейших авторитетов мнения самые противоречивые. Надо в нем как следует разобраться.

За обедом муж был молчалив, задумчив и рассеян. А потом сразу ушел к себе в кабинет и сел за стол, обложившись толстенными учеными фолиантами. Я слышала, что часто он вставал и начинал расхаживать по комнате, так ему всегда лучше думалось.