Григорий Василенко - Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К° Страница 39

— Поведение в камере — это что, не деталь? — возмущался Амурский. — Вопросы, которые он мне задавал, — это что, не детали? То, что меня везли к нему за тысячу километров — это как, по-вашему? А главное — его настроение в камере. Забывался, даже песенки мурлыкал. На голодный желудок не запоешь. А иногда от него несло сигаретами — после вызова на «допросы». Поймал я его на крючок потому, что он кое-что забывал, по нескольку раз в разговорах со мною возвращался к одному и тому же, переспрашивал, уточнял...

— Например?

— Например, расспрашивал о Новороссийске. А я там до войны ни разу не был. Он почему-то каждый раз заходил издалека, но об одном и том же. Меня не проведешь на мякине, я стреляный воробей.

— А на допросах о чем вас спрашивали?

— Допрашивали редко. Где родился, где крестился, чем занимался до войны... Я все время твердил, что до войны жил в Сибири, на Дальнем Востоке. В Новороссийске никогда не был. А им хотелось, чтобы я жил в Новороссийске.

— Антон бывал в Новороссийске?

— Может, и бывал. Но опять-таки с его слов.

— Дальним Востоком он тоже интересовался?

— Расспрашивал осторожно. И тогда я как будто не замечал этого совпадения: он в камере — о Новороссийске и на допросах — о том же...

— Ну это уже что-то... Может, вы с ним где-то встречались до войны? Или знали друг о друге?

— Вы за кого меня принимаете? — испугался он.

— Ладно. Приметы Антона?

— Не помню ничего особенного. Обыкновенный, худощавый, подтянутый, среднего роста, может, чуть выше среднего. В глаза не заглядывал, а если бы и заглядывал, то этого не усмотришь: в камере было темно. Волосы у него темные.

— Сколько же вы с ним вместе просидели?

— Месяц, не меньше. А может, чуть больше. Календаря с собою не было, не замечал. Есть хотелось все время.

— Очевидно, Антон и немцы интересовались какими-то вещами, которые вы знали или должны были знать, или фактами, свидетелем которых вы были?

Амурский посмотрел на меня с удивлением, потом, подчеркивая свое безразличие к заданному вопросу, зевнул. Это меня насторожило. Мне показалось, что зевок он выдавил из себя.

— Так как? — напомнил я о своем вопросе.

— Немцы интересовались какой-то фамилией.

— Какой?

— Какой? Дай бог памяти. Фамилия нерусская, никогда я человека с подобной фамилией не знал, но они мне не верили и допрашивали на все лады, заходили со всех сторон. Но вспомнить не могу, нет...

— Может быть, здесь и скрыто главное?

— Возможно. У меня подозрение это — в крови.

Дальнейшая беседа ничего нового не дала. Амурский не мог вспомнить ничего конкретного. Я видел, что ему не терпелось быстрее закончить этот разговор и уйти. Я извинился перед ним за эту задержку, но сказал, что разговор, видимо, придется продолжить в следующий раз. Пустое с виду заявление таило за собой какие-то серьезные основания. Но какие? Надо было подумать над этим вопросом, посоветоваться.

3

Докладывая начальнику отделения о встрече с Амурским, я не обошелся без эмоций. Спохватился лишь некоторое время спустя. Ведь кто-то же сказал, что эмоции мешают логически мыслить. Наверное, мой доклад тоже был сумбурным, хотя майор внимательно выслушал и не задал ни одного вопроса. Можно было удивляться его терпению.

— Не густо, — сказал Георгий Семенович, — но и большего вряд ли можно было сразу ожидать. Терпение и еще раз терпение. Надо поискать отмычку к этим его намекам и недоговорам. Нужны, видимо, сведения о нем самом. В первую очередь.

— Да. Зачем ему понадобилось писать заявление в органы? Навязчивая идея? Или сводит какие-то счеты? — размышлял я вслух.

— Все может быть. Никакого готового ответа у меня на эти вопросы тоже нет. — Майор Силенко усмехнулся. — В кино так бывает: старший, выслушав доклад подчиненного, глубокомысленно задумался, с гениальной прозорливостью оценил обстановку и сразу нашел отмычку, которой можно открыть самый замысловатый замок. Но это — в кино. А тут могу только одно сказать: не спеши ставить крест на этих материалах.

— Мне тоже так кажется.

— Могу высказать еще одно предположение, — продолжал майор. — Очевидно, между заявителем и тем неизвестным иксом, о котором он пишет, есть какая-то связь. Но это только предположение. Продумай беседу заранее, с учетом собеседника. Теперь ты его уже немного знаешь. С кем мы имеем дело? Одним словом, Алексей Иванович, не помешает характеристика на автора заявления.

Да, о заявителе мы почти ничего не знали, и замечание начальника дало пищу для размышлений. В самом деле — кто он? Кроме весьма кратких биографических данных — фамилия, имя и отчество, год и место рождения, образование и национальность — ничего не было известно. Обычные краткие анкетные данные, за которыми скрывался человек. После доклада начальнику я увидел многие пробелы беседы, проведенной, по существу, без всякой тактики.

Через несколько дней я опять поехал в поселок с намерением пригласить Амурского на официальную беседу в свой кабинет, чтобы он почувствовал, как мне представлялось, большую ответственность за все то, что он рассказывает.

Поджидая у общежития, прохаживаясь взад и вперед, я не заметил, как он вдруг откуда-то появился. В таких случаях говорят: «словно из-под земли».

— Ну, что скажешь, оперативник?

— Да так, ничего, — решил я уйти от делового разговора на улице. — Задали вы загадку нашему брату и теперь вот разгадывай.

— Я все сказал и пером написал. А то, что написано пером — не вырубишь топором. От этого уйти невозможно.

— Может быть, и все, но не совсем ясно. Приходится чайной ложкой из бочки черпать. Если вы не возражаете, зайдем в столовую, чаю попьем, — предложил я не совсем уверенно.

Было время ужина, и мысль пригласить Амурского в столовую пришла, что называется, на ходу. Амурский не ожидал приглашения, даже смутился. Столовая была рядом, и я, взглянув на него, решительно двинулся к освещенному входу.

— Ладно, пойдем. Только я после работы чай не пью. Что-нибудь покрепче... — пробурчал он за моей спиной.

Я направился к свободному столу в дальнем углу, Амурский следовал за мною. Уселись, я заказал обед и по сто граммов водки.

— Да ты, я гляжу, парень свой, — увидев водку в графинчике, сказал Амурский.

Проглотив, как глоток воды, рюмку водки и еще не закусив, он дал мне понять, что не мешало бы повторить.

— Нам еще надо побеседовать. Получится пьяный разговор...

— Так уж и пьяный. От чего? — постучал он вилкой по пустой рюмке. — Я люблю просто посидеть в ресторане и чтобы вокруг все было красиво. Люблю ресторанную обстановку — полумрак, тихую музыку, бесшумных официантов, чистую скатерть... Могу не пить, но чтобы бутылка стояла! В такой обстановке я чувствую себя личностью наравне с другими. В больших городах, если не посещать рестораны, можно затеряться, а жить затерянным, никем не замеченным, без своего лица кому приятно? К тому же в ресторане можно забыть о всех мелочах жизни...