Алекс Норк - Москва алмазная Страница 4

Если раньше группа просто жила своей малопонятной другим работникам жизнью, то новый отдел уже настолько обособился от всей Лубянки, что даже его отчеты перестали сдаваться в общий архив. И попали туда потом лишь небольшими своими фрагментами после исчезновения Берии.

Понять что-нибудь из этих писулек было очень сложно. И конечно, следователи по делу Берии и не пытались особо в них копаться. Но по прошествии сорока с лишним лет это удалось другому человеку.

Андрей понял немногое, но самое важное.

Отдел Брынцалло уже не занимался охранной деятельностью. Он занимался строительством. Где и что именно строили – сплошная загадка. Но получалось, что строили не на земле. И еще – в сорок девятом погиб Волынцев. Несчастный случай на объекте. А на каком объекте? И что там делал этот историк?

Сталин, как известно, весьма увлекался фигурой Ивана Грозного. Не Петра Великого, заметьте, а именно Грозного. В этой связи отечественная история пополнилась значительными работами по годам его царствования. Работами откровенно лживого, фальсифицирующего факты характера.

Представленная в восьмидесятые годы широкой публике книга Скрынникова о Грозном, кроме отдельных деталей, едва ли сказала бы что-то новое о самой этой фигуре образованной публике старой России. Злодей и кровопивец, маниакально боявшийся расплаты, слабый государственный политик, все достижения которого состояли лишь в централизации власти за счет тотального террора. Ошибки и бездарные потери в Литовской войне, ошибки в хозяйственном управлении, кровавая ротация своего ближайшего окружения. Такой портрет, талантливо и исторически точно нарисованный Скрынниковым, совсем, повторяю, не удивил бы читателей девятнадцатого века. Но для читателей двадцатого века был создан образ совершенно иной.

Писателем Костылевым («Иван Грозный» – Сталинская премия второй степени), Эйзенштейном (в картине с одноименным названием), красной профессурой, как гомункулус спешно выращенной в сталинской колбе в двадцатые годы для создания новых обществоведческих наук.

Это был образ злого гения. Но злого только потому, что окружающий его мир сам зол, нерадив, лжив, лицемерен и невосприимчив к добросердечию властителя. Куда ж ему, бедному, деваться, когда не хотят по-хорошему?

Тяга Сталина к Грозному определяется не только, так сказать, методологическим сходством государственного управления. Здесь слишком ощутительно проявляет себя и сходство личное, делающее эти фигуры порой почти неразличимыми. Нельзя в этой связи не отвлечься и не обратить внимания на один прелюбопытнейший факт.

Сталин с юных лет обладал некоторыми экстрасенсорными способностями и с возрастом попробовал их развить. Для этого, в бытность свою молодым начинающим революционером на Кавказе, он познакомился с известным впоследствии магом и экстрасенсом Гурджиевым (у которого, позже в Европе, брал уроки начинающий Гитлер). Гурджиев, как утверждают, умел проникать в предыдущие инкарнации людей и сильно заподозрил присутствие в Сталине иной личности, уже в истории побывавшей. Сталину он тогда об этом не сказал, но позже с несколькими людьми поделился: в Сталине просвечивала живая фигура царя Ивана!

Откуда в Москве самоцветы?

Теперь несколько слов о том, как Андрей вышел на архивные материалы, связанные с группой Брынцалло и прочими вещами.

После известного августовского путча девяносто первого года КГБ, хотя и не в той мере как ЦК КПСС, подвергся разгрому, а работа там почти что встала. И если раньше допуск к тем или иным архивным материалам самих работников системы был очень строго обусловлен непосредственно выполняемой ими работой и находился под бдительным оком многих начальников, то с приходом демократической братвы контроль за архивами потерял прежний смысл. К тому же Андрей интересовался не личными картами тайных агентов КГБ, где часть ведущих демократов страны в свое время и состояла, а вроде бы невинными историями далеких лет. Вдобавок, никому не могло прийти в голову – почему какой-то майор из системы роется в таких материалах. На это – «почему» – ответить мог только сам Андрей.

В течение четырнадцати лет, что он там проработал, ему постоянно приходилось иметь дело с предметами искусства, обращающимися в теневой сфере: иконами, отечественной и западноевропейской живописью и ювелирными изделиями. С ними в последние годы – в особенности. И вот, вступив на это поприще, Андрей уже года через два стал обращать внимание на одно малообъяснимое обстоятельство.

Живопись и антиквариат в криминальном обороте присутствовали в изобилии. Были у них по этому поводу, как правило, в связи с попытками вывоза за границу, сотни мелких дел. Время от времени шли дела и очень крупные, но ничего сверхмасштабного в общем-то не случалось. И вместе с тем…

У работников их подразделения, и прежде всего людей со стажем, невесть откуда укоренилось мнение, что в Москве в среде влиятельных людей не только криминальной, но и государственной окраски вращаются и преспокойно уплывают за рубеж ювелирные ценности необъятных размеров.

Что такое – «необъятных» – здесь следует пояснить с применением простенькой расчетной формулы и следующим предварительным замечанием.

Алмаз – это просто округлый камушек, невзрачный, с мутноватой желтой или серой поверхностью. И если не написать на нем кто он такой, любая хозяйка, не задумываясь, сметет его в совок веником. Бриллиант – алмаз обработанный, ювелирная форма. И обработка сама по себе очень дорогого стоит, потому что проявляет свойства алмаза преломлять свет и создавать даже в небольших камушках впечатление бесконечного объема. Кроме того, крупные бриллианты обладают архитектоникой, то есть представляют собой всегда сложную художественную конструкцию, а понять – какая именно композиция должна быть создана из первоначально грубого и невзрачного камня, может только мастер, настоящий художник. В двадцатом веке техника огранки очень бурно развивалась, за счет высокоточного станкостроения, прежде всего. Отразилось это, главным образом, только на производстве бриллиантов малой величины. В особенности на тех, что меньше карата (карат – 0,2 грамма). Старые мастера, естественно, не могли создавать на таком материале точной и разнообразной огранки. Зато из больших алмазов делали еще в средние века такие художественные шедевры, которые оказались почти недоступны нашему промышленному веку.

Если отбросить саму художественную ценность, средняя стоимость алмаза выражается формулой: (десять тысяч долларов) х (1/2 количества карат в квадрате + количество карат).

К примеру, однокаратник стоит около 15 тысяч долларов, алмаз в четыре карата – уже 120 тысяч. В десять карат – более полумиллиона. Однако на такой товар – уже особый покупатель, и цена может сильно колебаться.

Легенды, ходившие среди сотрудников системы насчет огромных ювелирных богатств Москвы, были, впрочем, не совсем легендами. За этим стояли агентурные источники, из тех же завербованных деятелей на теневом рынке ценностей. И рассказывали они вещи не просто странные, а такие, что у следователей порой волосы на голове начинали шевелиться, а главным желанием становилось – прервать говорящего. Сама эта гэбэшная агентура по ювелирным делам и художественным ценностям вербовалась из людей, которые на этом рынке орудовали, а потом попадались. И вот те, кто был покрупней и, по мнению специалистов Лубянки, годился к сотрудничеству, как правило, в тюрьму не садились, а продолжали, уже подконтрольно, свои делишки и заваливали других, кто пытался в эту криминальную сферу въехать или просто сильно не нравился работникам указанного ведомства. И о предполагаемой контрабанде много сообщали – кто из имеющих дозрел до вывоза. Ну а ловкость и сметливость таможенной службы – это уж потом для газет. Так вот, деваться этой завербованной публике было некуда и шалить с КГБ было нельзя. Потому что затянув их в это дело, органы прямо давали понять, что в случае чего арестовывать их по старым делам не будут, а сделают от себя утечку информации и дезавуируют агента, то есть, попросту говоря, сдадут его криминалитету с хорошо известной последующей за этим окончательной процедурой. Так что вербованные работали не за совесть, которой, естественно, не было, а за страх. И очень старались. Это усердие, вот, и приобретало порой угрожающие для самих кагэбэшников формы. Назывались время от времени такие имена вкупе с обладанием такими невероятными ценностями, что их не только в следственные разработки включать в голову не приходило, но и сама голова начинала ощущать свою непрочность от поступившей в нее информации.

В 1976 году, после смерти маршала Гречко, был официально (как и положено) вскрыт его личный кабинетный сейф. А там!.. Растерялись так, что не успев еще закончить опись, доложили генсеку Брежневу Леониду Ильичу. Тот, не вникая в детали, распорядился по-товарищески: «А ладно, все, что там есть, передать семье». И так и вышло – неимоверные драгоценности получила семья… семья Леонида Ильича.